«Есть любовь и надежда, а третьего нам не дано...»

Разговор с Григорием Дикштейном

Поэзия живущего сегодня в Чикаго Григория Дикштейна прочно вошла в контекст русской авторской песни. Можно много говорить об особенностях творчества этого поэта, композитора, исполнителя собственных сочинений. Его стихотворения и песни воспринимаются прежде всего как сочетание искренности, предельной открытости и глубокого, зачастую философского раздумья над тем, что происходит вокруг и рядом, близко и далеко. Конечно, по Г.Дикштейну, «мы все со временем немного не в ладу». Мы жили в жуткой державе, где «тьма уложено народу за распрекрасную свободу». Суть того времени поэт выразил в очень точной формуле: «Ты, родина, – серп! Мы колосья твои!» И продолжил, обращаясь к классике: «От помоста до погоста дольше века длится день...» Да и сегодня, наверное, «не приносят утешенья ни молитвы, ни гроши... Что ни день – опустошенье и карманов, и души». Тем не менее поэт страстно воспевает «жизнь каждой клеткой, всем дыханием», когда с уверенностью можно сказать: «Живу и надеюсь, дышу глубоко». И возникают в его стихах и песнях совершенно иные, выстраданные жизнеутверждающие мотивы: «И все-таки в жизни участье – вот главное! Прочего нет!» Поэтому так трогательно звучит авторский призыв: «Храните, милые, храните легкоранимость наших душ», а потом в куплетах этой песни мы слышим все тот же призыв хранить их незащищенность и неповторимость.
Неповторимость поэзии Григория Дикштейна – в ее лирической искренности, доброте и остроумии, страсти и тонкой иронии, иногда переходящей в особую жанровость. В его образной системе и Баба Яга может быть женщиной в истинном смысле. Любовь и надежда проходят как эстетические категории через все его творчество; все у поэта предельно лирично, все выстрадано авторским «Я»:
Если косы дождей целый век расплетает и вертит,
над промокшей землею озябшее небо давно,
приходите ко мне, пойте добрые песни и верьте:
есть любовь и надежда, а третьего нам не дано.
Григорий Дикштейн родился 4 ноября 1936 года в Харькове. После техникума служил в армии, а потом работал, закончил вечернее отделение Украинского заочного политехнического института. Позднее доучивался в Институте промышленной эстетики и руководил отделом дизайна в опытном КБ технических средств обучения. С 14 лет пишет стихи, а песни на свои тексты стал писать с 1960 года. В бывшем Союзе выступал на многочисленных фестивалях авторской песни, был лауреатом этих фестивалей и многих конкурсов. На известной московской фирме «Мелодия» с 1987 по 1991 год было записаны и выпущены три пластинки-гиганта.
С 1992 года живет в Америке, в Чикаго. Здесь вышло несколько магнитных альбомов и компактных дисков с записями его новых и старых песен. Любителям поэзии известны две книги Григория Дикштейна – «...И отзовется эхо!» (1995) и «Мы дети погонь и агоний» (2001). Но сам поэт скромно умалчивает (об этом мы рассказываем читателям впервые), что первая его книжка вышла в 1976 году. Называлась она «Оранжевые кони» и была издана машинописным набором тиражом всего в 10 экземпляров Юрием Черноморченко, поклонником творчества поэта, и издана не где-нибудь, а в Глухарином поселке на Колыме. В Америке Григорий Дикштейн продолжает писать стихи и песни, выступать на различных фестивалях и бардовских слетах. Его творчество представлено в сборнике «500 лучших стихотворений мировой поэзии», стихи переводились на иврит, английский, чешский и словацкий языки. Двенадцать лет лет на радио «Новая жизнь» он ведет популярную передачу «Поющие поэты».
В эти дни, когда идет активная подготовка к творческой встрече-концерту, посвященному предстоящему 70-летию Григория Дикштейна, мы встретились с ним и попросили ответить на ряд вопросов.
- Первый вопрос, уважаемый Григорий, звучит несколько традиционно. Расскажите, пожалуйста, как вы начали писать стихи и песни. Когда и почему все началось?
- Я сам иногда задумываюсь над тем, почему это произошло. Вспоминаю, что к нам в город в далекие семидесятые приехала знаменитая еврейская актриса Сиди Таль. В спектакле вместе с ней играла двоюродная сестра моей мамы Раиса Мостославская. И когда я, уже дома у нас, спев ей свои песни, спросил, откуда это вот во мне взялось, она ответила: «Ну как же, это гены. Твой папа был ведущим актером известного ТРАМа – Театра рабочей молодежи в Харькове. А мама твоя прекрасно поет». Это я, конечно, знал, помнил, как мама пела, когда я был маленьким.
А вообще кто в молодые годы не писал стихов... А то, что юношеское увлечение стало судьбой, наверно, связано со временем, в котором мы жили. Помню, я вернулся из армии. Шестидесятые годы, оттепель... Мы все стремились к самовыражению, хотелось быть ни на кого не похожим. Ну вот, к примеру, песенки! Попробовал – получилось. Сначала это нравилось друзьям и дворовому окружению, а потом, когда начались разные конкурсы и фестивали, я стал участвовать в них и (удивительно!) занимать призовые места. Безусловно, мощное влияние на то, что я писал, оказывали кассеты с песнями Булата Шалвовича Окуджавы. Кстати, один из первых концертов Булата был у нас в Харькове где-то в 1960 году в Центральном лектории, после чего стали активно распространяться пленки с его песнями. Примерно в то время я написал стихотворение «Лунный камень», положив его на музыку итальянского композитора Биксио. Мы тогда еще не осмеливались придумывать свои мелодии. И она, эта песенка, быстро стала популярной, особенно среди туристов. В 1966 году, когда к нам приезжали Юрий Кукин и Евгений Клячкин, у меня уже было десятка полтора собственных песен, и в сентябре того же года состоялся мой первый выход на сцену с этими песнями. Так что можем отметить еще один юбилей: сорок лет со дня моего первого выхода на сцену. Тогда на многих произвела впечатление моя песня-посвящение погибшему отцу «Память», занявшая первое место на нашем городском конкурсе. Через три года я получил письмо из города Красный Луч, где сообщалось, что строки из этой песни – «Здесь спит беда; ступайте осторожно: окопы, шрамы на лице земли» – выбиты на памятнике погибшим партизанам. Все это как-то вдохновляло, подталкивало к поиску интересных песенных тем и их решений.
В 1969 году наступило «похолодание». Были закрыты все фестивали и конкурсы авторской песни. Стали преследовать и арестовывать диссидентов, в том числе и у нас в Харькове. Но в 1974-м все началось возрождаться, и я опять завоевал первое место на очередном городском конкурсе. Потом было много, этих фестивалей и конкурсов рвзного калибра. В 1975-м поехал на Грушинский фестиваль, и там опять – первое место. Это уже был всесоюзный фестиваль. После него резко увеличилось количество приглашений, концертов и выступлений. В 1987 году меня пригласила – я не стучался туда – московская фирма «Мелодия» и выпустила мою авторскую пластинку «...И отзовется эхо». Эта запись была осуществлена вместе с замечательными скрипачами Михаилом Розенталем, который сейчас живет в Чикаго и будет принимать участие в моем юбилейном концерте, и Борисом Магальником, который живет в Израиле. А потом там же вышли мои пластинки «Как это делалось...» (1989) и «Танго с секретом» (1990), записанные с этими же музыкантами.
Ну а дальше – Америка, крутой поворот в судьбе. Здесь я благодарен прежде всего русскому радио «Новая жизнь», потому что получил возможность говорить о том, что меня тревожит и волнует. В Чикаго мы с моими друзьями-коллегами Эллой Бампи, Славой Кагановичем, Гариком Данилевским и другими стали устраивать совместные концерты памяти Визбора, Клячкина, Бабеля. Я познакомился с прекрасным скрипачом Борисом Гореликом. Мы стали выступать вместе. Позднее я стал ездить по Америке по приглашению различных клубов авторской песни. Выступал в Канаде, Израиле, Франции, Германии.
- Можете ли вы выделить какие-то периоды, этапы в своем творчестве?
- Вы знаете, к той самой первой моей книжке «Оранжевые кони» я написал по просьбе издателя и составителя предисловие. И в нем говорится, что первый творческий толчок у меня случился еще в 1950 году, когда я взял в руки гитару. Второй, может быть, в то время, когда Сергей Образцов вел передачи о французском шансонье Иве Монтане. Хотелось петь свободно, раскованно, я пытался ему подражать, очаровывая юных сверстниц. Когда же я служил в армии, то начал активно писать что-то свое. А уже после возвращения из армии я услышал песни Булата Окуджавы, и они вызвали, естественно, порыв нового творческого вдохновения. Потом познакомился ближе с Юрием Кукиным, Евгением Клячкиным и Юлием Кимом – так я попал в песенное братство шестидесятников… В той книжечке тридцатилетней давности, о которой мы вспомнили, в самом конце – песня «Голосом звонким», которая заканчивается строкой: «Если взойдет хоть единое зернышко, значит, живу я не зря». Ощутимый творческий подъем наступил – я уже говорил об этом – после участия и победы на Грушинском фестивале.
- Насколько связаны в вашем творчестве поэзия (стихи) и музыка (песни)? Что вы считаете главным: слово или мелодию? Что это такое – авторская песня? И кто это такой, кого мы называем словом бард?
- Свою передачу на радио я недаром называю «Поющие поэты». Это определение, кстати, придумано Булатом Окуджавой. Потому что авторская песня – это более широкое понятие. Это, например, тексты, написанные актерами, которые пишут их «под себя», порой на известную музыку. Это ведь тоже авторская песня. Булат сказал: «Я пою свои стихи. Это такой способ прочтения стихов с музыкой». Он немного скромничал, конечно, ведь у него изумительные мелодии. Но все лучшее в этом жанре отталкивается в основном от стиха, за редким, может быть, исключением. Например, такие талантливые композиторы как Берковский и Никитин, находя замечательные стихи, писали к ним музыку, и это становилось бардовской песней.
Само по себе рождение стихотворения – процесс, как правило, неподконтрольный. Подконтрольна уже доводка стиха, его шлифовка, – все зависит от мастерства автора. Есть поэты, которые как бы пишут сразу начисто, но при этом идет огромная внутренняя предварительная работа. Но, конечно, легче набросать идею, когда «рука тянется к перу, перо к бумаге», а потом уже доводить написанное до определенного уровня. А мелодия тоже бывает изначально заложена в замысле. Я чувствую, как она пульсирует в стихе, надо только ее гармонически выстроить. А иногда бывает совсем наоборот: вдруг оставляешь ту мелодию, которую заложил в текст, идешь в неведомое, и там находишь уже что-то другое.
- Как возникали идеи ваших стихотворных текстов к спектаклям и композициям по Исааку Бабелю, цикл по Шукшину, цикл «Ваганты»? Было ли изначально заложено театральное видение в этих замыслах?
- Скажу сначала о «Вагантах». Эта тема появилась как защита от власти и возможность высказать то, что я хочу. Я был близко знаком со многими диссидентами, которых преследовали и просто сажали в те годы. Лично я, например, отделался лишь вызовами в КГБ, меня не тронули, хотя и могли. Было противно все видеть и молчать, тогда и появился цикл песен, который я назвал «Ваганты».
Бил поклоны, плоть смирял,
Ан пора за лютню!
Души сонные мирян
Я наполнил сутью,
Чтоб весельем и тоской
Через песни звуки
Справедливости людской
Дать язык и руки.
Я в свое время очень увлекся книгой Гинзбурга «Вагантская поэзия». И почувствовал: вот щит, спрятавшись за который, можно сказать то, что хочу. Хотя песен, написанных эзоповым языком, было у меня уже достаточно. Одна из них, например, «Лесные пожары» (1979 год), где «Коварный туман в грязно-сером бесплотном халате росы наглотался, но жажду не смог утолить, и ужас над лесом качнулся, и меньшие братья, на клочья сердца разрывая, скрывались вдали». Там же утверждалось, что нас «смерть не пугает: страшнее, коль нечем дышать». Такое вот было время тогда. Театральная тема появилась у меня благодаря соседу. Этажом ниже жил Сережа Войко, один из ведущих актеров Театра чтеца. Однажды он пришел ко мне и попросил написать песни к спектаклю, который они ставили по сказкам Андерсена. Я написал песни к двум сказкам: «Полугадкий мальчишка» и «Принцесса на горошине». Но туда «ввинтил» социальные мотивы. Горошина поет:
И, словно Гамлет, я решаю главное: быть или не быть!
В сказке и в жизни помогает, если где надо – надавить.
А надавить, как надо, может тот, у кого и вид, и вес!
Будет синяк на бледной коже, если принцесса из принцесс.
Через год я отдыхал с группой альпинистов на Пицунде и встретился там с моим хорошим знакомым, художником, который работал в кукольном театре в Белгороде. Он мне показал свои эскизы к спектаклю по сказке В.Шукшина «До третьих петухов». Я приехал домой и сразу же написал 16 песен к этому будущему спектаклю. Я исполнял их как бы в кулуарах Грушинского фестиваля; когда я это пел, вокруг собиралась огромная толпа. Примерно в 1980 году ко мне обратилась чтица нашей филармонии с предложением сделать по сказке спектакль. Я согласился, и мы выступали вместе в концертах: она читала сказку, я пел песни. А вскоре наши концерты, которые имели огромный успех во многих городах Украины, запретили, потому что еще был жив Брежнев, а я пел со сцены «Песню мудреца» со словами: «Все укрепить, продлить, развить, желаю бронзовым застыть... Я ведь не вечен, все может быть, но жажду я экстаза».
Воодушевленный успехом «Петухов», я начал писать песни к прозе Исаака Бабеля. Считаю, что композиционно этот цикл был выстроен точно. Я исполнял эти песни на юморине в Одессе, в огромных залах, где выступал также Зиновий Гердт. Успех был совершенно потряающий. Даже комплиментарная статья в газете там появилась, которая называлась: «Не одессит об Одессе». Я записал этот цикл на вторую мою пластинку, вторую хотел выпустить к 95-летию со дня рождения Бабеля, но она, к сожалению, вышла позже. Зато ее тираж переиздавался многократно.
- Вы написали в одном из стихотворений: «Прошлый век... В нем – мое поколенье». В чем вы сегодня видите черты этого поколения?
- Говоря о моем поколении, я имел в виду не целиком какой-то возрастной блок, а людей, которые мне близки, людей определенного «культурного среза», если можно так сказать. Это и барды, и молодые литераторы, и актеры, это люди, понимающие и любящие искусство. Это поколение, которое приняло на себя очень серьезный постоттепельный удар и выстояло, пронесло молодые идеи, дав им окрепнуть, вплоть до перестройки и дальше. Эти люди и сидели, и подвергались всяческим гонениям на работе и в быту. Со многими их них, кто еще, слава Б-гу, жив, мы дружим, я их ценю, люблю и считаю, что они являются нравственными маяками для последующих поколений.
- А вот тоже ваши строки: «Хороша страна Америка, если рядышком друзья». Всегда ли было так? Как проходил процесс вашего житейского и творческого вхождения в американскую жизнь?
- В творческую жизнь я вошел сразу: я ведь остался здесь, находясь на концертах. Я об этом подробно рассказывал в одном из первых номеров «Рекламы» в 1993 году. Решив остаться, я даже не написал, а выдохнул: «Я прыгнул, как прыгают за борт, воистину выбор жесток. Я телом шагаю на Запад, лицом и душой – на Восток». Я понимал, что вся моя публика осталась там, а здесь – малолюдные квартирные концерты, совсем не те залы, не те многие тысячи, которые слушали меня на берегу Волги. Но период был жестокий – вернуться было некуда. Главное – были рядом прекрасные люди, их было много, я очень хочу всех перечислить, но это займет много места в газете. Поэтому всегда в День Благодарения я посвящаю свои передачи тем, кто помог моему становлению в Америке. Кто советом, кто делом, кто помощью в устройстве на работу и так далее. Многим из них посвящены и мои песни. Без них мне бы никак не высоять.
- Ощущаете ли вы себя частью единой уже якобы (как многие говорят) русско-американской культуры? Или таковая все-таки пока еще не существует?
- Прожив в Америке уже без малого 15 лет, я с полной уверенностью могу сказать, что все, что я делаю, дала мне русская культура. В ней мои истоки, и я в ней. Может быть, американская культура открыла во мне какие-то новые ритмы, но не более того. Меня очень радует, когда я попадаю в американский дом и вижу на полках любимые мною книги, имена авторов и названия, неважно на каком языке. В Америке очень много людей, которые исповедуют те же принципы понимания культуры, которые исповедую я.
И тем не менее я часто читаю на выступлениях свое стихотворение, посвященное поэтам зарубежья.
Мы тайну постигли в кириллицы знаков вязаньи,
Из праха и пепла порой вырастающий стих…
Как некто сказал: «Не в изгнании мы, а в посланьи…»
Златые осколки российской культуры спасти.
Спасти и сплести из крапивы для братьев крылатых
Одежду, что облик и душу из плена долой!
А руки в ожогах – не высшая в мире расплата,
Спасённое слово и большего стоит порой!
«Не в изгнании мы, а в послании…» – эти строки цитировал Галич в своих передачах на радио «Свобода». Мне кажется, что мы, поэты эмиграции, в состоянии привнести в современную русскую поэзию что-то душеспасительное. Ведь влияние новой культуры и нового сленга российского настолько сейчас велико, что молодые умы воспитываются совсем не в том эстетическом ключе, и это очень горько. Мне бы хотелось, чтобы какое-то положительное влияние мы оказывали на молодое поколение, и если потом взойдут хотя бы «единые зернышки», значит, мы творим не зря. Сохранение корней, традиций – наверно, это главное сегодня в нашем творчестве.
- Вы накануне славного юбилея. Опять-таки приведу ваши строки. Когда «года берут свое, кто-то нашептывает: бросай штурвал...». О вас так, конечно, сказать нельзя. Поэтому расскажите, пожалуйста, о ваших творческих планах. Какие замыслы, что впереди?
- В первую очередь считаю, что надо возвратиться к тем песням, которые не попали на мои пластинки. Поэтому я работаю сейчас над диском, который положу на столик в фойе зала, где будет мой юбилейный вечер-концерт. Этот диск называется «Слепок с натуры». В него вошли песни, написанные в 70 – 90-е годы, их нет в моих предыдущих дисках. На том же столике будет лежать еще один диск с моими песнями, который вышел в Москве благодаря Нателле Болтянской, огромное ей спасибо. Он называется «Пересыхающий ручей». На этом диске будут и слова благодарности Юлию Киму, который материально помог мне его выпустить. Если позволит обстановка на Ближнем Востоке, я поеду в декабре по приглашению организаторов на фестиваль в Израиль. Там в рамках фестиваля тоже будут отмечать мой юбилей. Получил приглашение приехать и в Германию. Творческие планы зависят от Всевышнего, посылающего нам способность это делать... Думаю, что еще будет так, что перо потянется к бумаге и удастся написать что-то новое. На радио уже прозвучала моя новая песня «Листок осиновый», я получил много звонков с трогательными отзывами. Так что надо работать, а там видно будет... Хорошо бы, чтоб меня не только слушали, но и услышали. Это ведь один из самых важных моментов – услышать. Услышать человека, когда он обращается к публике, к читателям. Умение услышать – одна из великолепнейших человеческих черт. Не просто слышать – уши есть у всех – а именно услышать.
- Так что же мы услышим и увидим на вашем юбилейном концерте 5 ноября?
- На этом концерте, который авторы сценария назвали «Песни нашего ЧелоВЕКА», кроме меня будут петь Нателла Болтянская, Геннадий Болдецкий, Элла Бампи, Елена Бернат, Борис Борушек, Дмитрий Гальперин, Гарри Данилевский, Вячеслав Каганович, Катя Капельникова, Саша Колот, Евгений Поляк, Зоя Фрейман, Марина и Евгений Цейтлины. Будет выступать детский музыкальный ансамбль «Солнышко» под руководством Игоря Фолтушанского. Миниатюру «Лондон – Париж» сыграют Евгений Колкевич и Олег Осташев, фрагменты рассказов Исаака Бабеля исполнит Эмиль Гнесин. Мои стихи будет читать Марина Карманова, свои стихи исполнит Георгий Фрумкер. Партия фортепиано исполнит Лариса Вагун, скрипачи – Люся Людковская, Борис Горелик, Михаил Розенталь. Соло на гитаре – Михаил Сычев. Известный бард и радиожурналист Нателла Болтянская приедет специально из Москвы, чтобы вести этот вечер-концерт.
- Спасибо вам, Григорий, за интереснейшую беседу. Желаем дальнейших творческих успехов! Ну а поздравлять со славным семидесятилетием будем уже на концерте.