Два юбилея в один день

Среди памятных дней лета в последнее время я ежегодно выделяю особую дату – 7 июля. Именно в этот день с разницей в пять лет родились два великих человека, оказавших огромное влияние на духовное становление нескольких поколений в ХХ столетии, – Янка Купала и Марк Шагал. В 2002 году 7 июля исполнилось 125 лет со дня рождения Янки Купалы и 120 лет со дня рождения Марка Шагала. Лично для меня это символическое совпадение приобретает особый смысл, потому что до сих пор ощущаю особое воздействие именно их поэтического и художественного творчества на какие-то свои взгляды, вкусы, убеждения. В моем сознании они все время шли вместе, рядом. Особенно остро чувствуется это здесь, в иммиграции. Все больше и больше думаешь об образных совпадениях в творческом наследии великого поэта и великого художника, находишь все новые и новые смысловые и метафорические параллели.
Янка Купала и Марк Шагал родились на белорусской земле; здесь проходило их творческое становление. Но, каждый по-своему, они служили не только своему народу. Они поднялись до эстетических высот всего человечества, их произведениями гордится сегодня весь мир.
Безусловно, Янка Купала – имя, священное прежде всего для каждого белоруса. Его творчество – основа белорусской национальной духовности и национального самосознания. В его лирике – вся душа белорусского народа, вся его идентичность и ментальность. Но и в контексте достижений мировой поэзии лирика Купалы – это отдельная примечательная страница, отличающаяся высокой поэтической эстетикой, оригинальной образностью, блестящими находками формы и структуры стиха, таким же уровнем ритмического и мелодического богатства, как, скажем, в творчестве Шекспира, Гёте, Байрона, Пушкина, Мицкевича. Обо всем этом, к сожалению, активно и аналитически начали говорить только в последние годы. Хочется обратить внимание любителей литературы на интереснейшую именно с этой точки зрения недавно изданную у нас в Чикаго книгу Тимофея Лиокумовича «Белорусские сполохи», где есть блестящая глава «Пророк с подбитыми крыльями», посвященная жизни и творчеству Янки Купалы.
Янка Купала был не только выдающимся поэтом, но и прекрасным драматургом. Мы часто забываем, что именно драматургия, этот сложнейший и сконденсированный жанр определяет настоящую зрелость той или иной литературы, ее значительность и серьезность. Купаловская «Павлинка», которая вот уже более шести десятилетий постоянно играется на сцене Национального театра имени Я.Купалы в Минске, – классический образец неподдельной народной комедии, где истоки действия – в ярких колоритных характерах персонажей, а не в каких-нибудь социологических причинах, связанных с какими-нибудь житейскими событиями. А таких произведений, к сожалению, совсем мало в мировой драматургии. Мне кажется, что с еще одной пьесы Янки Купалы, со «Здешних» («Тутэйшыя») необходимо начинать разговор о том направлении в мировой драматургии, которую потом назовут «драматургией абсурда» и которая уже позже даст в других национальных литературах произведения Ионеско, Беккета, Брехта, Эрдмана... В этой стилистике жанра Купала был первым. Вообще проблема единства поэзии и драматургии в творчестве Янки Купалы с точки зрения начала европейского литературного символизма – тема, которая еще ждет своих пытливых исследователей.
В этот юбилейный купаловский год думается и о многом другом в творчестве поэта, до сих пор не прочитанном правильно. При оценке наследия многих мастеров литературы еще сохраняются оценки догматического литературоведения советского времени. Например, знаменитое стихотворение Янки Купалы «...О так! Я – пралетар!» («...Да! Я – пролетарий!), написанное в 1924 году, во всех исследованиях и учебниках приводится как признание поэтом новой советской власти и нового общественного строя. Там есть и такая строка: «Сягоньня я зямлі ўладар і над царамі цар магутны» («Сегодня я – властелин земли и над царями царь всевластный»). Но я убежден в том, что смысл этого произведения совсем противоположный. На купаловской рукописной странице стихотворения (мне ее в свое время показывали в Музее Я.Купалы в Минске) нет знаков препинания; думается, что это не случайно. Давайте же прочитаем это стихотворение с теми интонациями, с которыми, как мне кажется, написал его поэт. Начинается оно вопросами: «...О так? Я – пралетар? Яшчэ учора раб пакутны (еще вчера раб подневольный), сягоньня я зямлі ўладар і над царамі цар магутны?» Все это – вопросы, вопросы, нелегкие выстраданные вопросы. Вопрос звучит и дальше: «Мне бацькаўшчынай цэлы сьвет? Ад родных ніў я адвярнуўся?» («Мне отчизной целый свет? От родных нив я отвернулся?») Но ведь быть такого не может, и нарастание вопросов у Купалы переходит в крик-ответ: «Адно... Не збыў яшчэ ўсіх бед: мне сьняцца сны аб Беларусі!» («Одно... Не избавился от всех бед: мне снятся сны о Беларуси!») Так в восьмистрочном лирическом стихотворении с удивительной силой высказано то, что, наверное, повторяли многие, повторяли сердцем и душою: «Мне снятся сны о Беларуси».
А теперь – о великом художнике Марке Шагале. Его творчество еще при его жизни стало классикой. Но, как мне представляется, одна из отличительных черт творческого наследия Шагала – естественная обязательность субъективного восприятия его картин, его образной системы, его неповторимых композиций, цвета, стиля, настроения. Когда стоишь перед его полотнами, витражами, росписями, гобеленами, когда смотришь его графические листы, возникает сугубо индивидуальный, только твой, эмоционально неповторимый контакт.
Значение Марка Шагала в истории мирового искусства – в глобальности его творчества, в общечеловечности вселенского звучания его произведений, несмотря на фактуру, связанную с его корнями и истоками. Землей, которая дала миру Марка Шагала, заложила основы его таланта, вдохновила его, была Беларусь. Он родился и вырос в Витебске, белорусско-еврейском городе, и формировался как художник под влиянием прежде всего еврейских и белорусских народных традиций. На творческое становление Марка Шагала оказал огромное влияние не только свой, еврейский этнос, но бытующий тут же, рядом, в Витебске и местечках, духовный этнос и фольклор белорусов, особенно связанный с дохристианскими, языческими образами, символами, поверьями, обрядами. А кроме этого – традиции уникальной школы иконописи в этих местах на стыке православия и католичества, отличительными чертами которой является и свободная композиция, и отход от строго канонических сюжетов, и живые реальные черты у библейских и мифологических персонажей, и неожиданные колористические сочетания, и многое другое.
Из 35 лет своей жизни до отъезда на Запад Шагал жил непосредственно в русской среде всего только около пяти лет. Его творчество уникально по своей манере и, как мне представляется, не имеет ничего общего с так называемым русским художественным авангардом, как это пытаются представить некоторые исследователи. Только два раза в минувшем столетии работы Марка Шагала экспонировались на общей выставке с работами русских авангардистов. Но и тогда отмечалось, что картины талантливого художника из Витебска слишком самостоятельны и принципиально отличаются от их манеры и поисков.
Родной город оставался вечным символом в его полотнах и монументальных работах, о нем он думал везде и всегда. «Витебск – это место особое, – подчеркнет Марк Шагал в своей знаменитой книге «Моя жизнь». – Здесь моя душа. Здесь и ищите меня, вот я, мои картины, мои истоки». И уже позже, в годы Второй мировой войны, он напишет в своем знаменитом обращении «Моему родному Витебску»: «Как грустный путник, я только нес все годы твой образ на моих картинах, и так с тобой разговаривал, и, как в зеркале, тебя видел… Я не жил с тобой, но не было ни одной моей картины, которая бы не отражала твою радость и печаль. Через все годы одно было моей тревогой: поймешь ли меня ты, мой город, поймут ли меня твои жители?»
Давайте вспомним образную символику многих картин Марка Шагала. Его герои – летающие души, настоящие летуценьнікі (белорусское слово) – эти шагаловские персонажи, парящие над землей в его полотнах! А вокруг них, вверху и внизу – дивный сон, постоянный мотив возвращения к родным местам – к витебскому дому и всему городу с его синагогами и церквями, типичными уличными сценками и неспешной бытовой суетой. Силуэты Витебска, очертания типичных белорусских местечек присутствуют постоянно во многих работах Марка Шагала, написанных на протяжении всей его жизни, вплоть до самого последнего шедевра – гобелена «Иов», который находится в Чикаго в вестибюле Реабилитационного института… И в каждой его картине – извечный мотив неуверенности, беспокойства, постоянной тревоги за свой дом, за себя и свою семью.
Я смотрю на полотна Шагала, стараюсь мысленно перенестись в то время, и невольно вспоминаются знакомые строки поэта, родившегося ровно на пять лет раньше. «Божа! Гэткі сьвет тут моц стварыла твая! Дзе ж мой дом, дзе мой люд? Дзе айчызна мая?» («Боже! Такой мир вокруг создала сила твоя! Где же мой дом, где мой народ? Где отчизна моя?»)
Янка Купала и Марк Шагал... Не слишком ли рискованное соединение и сопоставление? Но разве не показательно, что двух художественных гениев своих народов в одно и то же историческое время, на одной и той же земле, среди сплетения одних и тех же этносов, в одних и тех же геополитических условиях волновали одни и те же, во всяком случае, довольно близкие тревоги, надежды, раздумья, мечты. На процитированный выше вопрос сам Янка Купала ответил так: «Мой дом – прывольле зьвёзднай далі, арламі мераны абшар» ( «Мой дом – приволье звездной дали, простор, измеренный орлами...»). А разве не к такому вечному пристанищу стремится в своих картинах Марк Шагал, прекрасно понимая, что тут, на земле, не будет счастья им – портным, извозчикам, лавочникам, скрипачам да и просто обыкновенным влюбленным... «А мы, як цені з таго сьвету, ідзём, не знаючы куды…» («А мы, как тени с того света, идем, не ведая куда...»). Именно в Витебске пишет Шагал своих голубых, розовых, зеленых и других «Влюбленных»; смотришь на эти полотна и опять вспоминается купаловская строка: «Панной ты была, я – пан. Вновь потом расцвел курган...» А может быть, шагаловские влюбленные летят над Витебском, потому что стремятся туда же, куда и лирический герой Купалы: «К зорам агністым, к прывольлю нябеснаму, вырваўшы з ціны жыцьцёвай душу, мчыся, не дайся цярпеньню балеснаму, горда пакінь земляную глушу! К зорам, што так над табой разгараюцца льніста ў мільённай на небе сяўбе, рвіся, хай думы прабіць цьму стараюцца: там херувімы спаткаюць цябе!» («К звездам огнистым, к приволью небесному, вырвав из жизненной тины душу, мчись, не поддавайся болезненному терпению, гордо оставь глушь земли! К звездам, что так над тобой разгораются в щедром небесном посеве, рвись и стремись, пусть мысли твои пробить тьму стараются, там херувимы встретят тебя!»)
Рвись и стремись! К звездам! Преодолеть земное притяжение, ноющее терпение, «вырвав из жизненной тины душу» (Купала), избавиться от пут земной тверди и пыли, – разве не к этому одинаково стремятся персонажи великого художника и великого поэта? «Уже ребенком я чувствовал, что во всех нас есть некая тревожная сила, – признавался Марк Шагал незадолго до своей смерти. – Вот почему мои персонажи оказались в небе раньше космонавтов». И опять вспоминаются строки Янки Купалы, где он высказывает свое заветное желание: «Млечны шлях, што нябесны дзядзінец засьцілае, я б зьняў на зямлю і масьціў бы ім новы гасьцінец цераз родную ніву сваю…» («Млечный Путь, что устилает небесную дорогу, я бы снял на землю и мостил бы им новый проселок через свою родную ниву...») Необычайно и совпадение у поэта и художника символов «огненного солнца», которое хочется взять в руки...
А над всем этим, как обобщение, – мотив извечного трагизма человеческого существования на земле: рождение, жизнь, старость, смерть... Нельзя забывать и о том, что Марк Шагал был не только знаменитый художник, но и блестящий поэт. «Теперь – туда, в края надзвездные, где ночь светла, а не темна... И песни наши, вновь чудесные, услышат земли поднебесные и стран небесных племена.» Я цитирую уже стихи самого Марка Шагала. Не правда ли, их образная структура довольно близка к приведенным выше отрывкам из Янки Купалы?
Янка Купала не выдержал жестокой тяжести тоталитарного коммунистического режима и решил сам уйти из жизни. Я убежден в этом. В семидесятые годы я специально ездил в Печищи, что в Татарии, чтобы посмотреть на так называемую купаловскую последнюю квартиру. Когда началась война, Янка Купала волей власти был отправлен в эвакуацию в этот глухой поселок и вынужден был жить там в страшных, почти гулаговских условиях. Никаких связей с эвакуированными коллегами-писателями, которых все-таки отправляли в Ташкент и Чистополь, полная изолированность, отсутствие живого общения, тоска и грусть, а зачастую просто отчаяние... В июне 1942 года Купалу вызвали в Москву на антифашистский радиомитинг. Он пробыл в столице несколько дней, и надо было снова возвращаться туда, в немые и глухие Печищи. Переполненное трагическое мировосприятие поэта не выдержало...
Предвидя и предчувствуя страшный исход для всех народов, Марк Шагал предупредил человечество о грядущем страшном Холокосте ( картина «Белое распятие», написанная в 1938 г., находится в Чикагском Арт-Институте). Когда над миром навис фашизм, Шагала спасла Америка. Здесь он нашел пристанище, нашел друзей. Здесь продолжалось его творчество...