пятница, 30 октября 2009 г.

Он твой сын, Беларусь!

О поэте Рыгоре Бородулине

Мы познакомились с Рыгором Бородулиным, когда были еще совсем молодыми и «зелеными». Это случилось уже очень давно, более полувека назад, в 1954 году, в Минске, в университетском сквере, где я встретил молодого паренька из Ушач на Витебщине, который приехал подавать документы для поступления на филфак Белорусского государственного университета. Помню, что я завел его тогда в тот корпус и на тот этаж, где находилась приемная комиссия... С тех пор мы близки и дружны по всем направлениям жизни и мировоззрения, если можно так сказать. И уже в 1959 году, редактируя в издательстве, где я работал тогда, книгу стихов Рыгора Бородулина «Маладзік над стэпам», я понял, что передо мной на столе – рукописи замечательного, уникального, талантливейшего поэта, что все это – новое слово в белорусской да и, пожалуй, в мировой поэзии. Уже тогда привлекала и захватывала его необычная яркая образность, когда на самом деле слово со словом встречаются впервые, когда происходит интонационное и метафорическое единение бытового, повседневного и глобального, вселенского, когда в исповедальных строках ощущается и завораживает истинное слияние души и разума.
Семидесятипятилетие Рыгора Бородулина – замечательная высота, призывающая, естественно, к определенным выводам и обобщениям. И начать мне хочется с рассуждений, имеющих непосредственное отношение к нашей с поэтом родной Беларуси. Каждая нация, каждый народ имеет выразительные черты своей неповторимости, своей духовной особенности. Прежде всего они, естественно, в языке как квинтэссенции души. На родном языке человеку суждено обращаться к другим людям, к любимой, к Всевышнему. Сокровища языка живут в столетиях, они собираются в литературном наследии того или иного народа, они несут народную мудрость. И счастлив тот народ, у которого есть свои замечательные поэты, потому что они поднимают языковые богатства до высоты непосредственного эмоционального воздействия; в их произведениях языковые сокровища сияют всеми оттенками красоты. Именно они, поэты, черпая из народных истоков, отдают народу еще более сияющие языковые жемчужины. Творцы поэзии – они же и незаменимые стражи духовности. И как бы тяжело не жилось людям, настоящая поэзия дает радость надежды, с ней и только с ней зачастую легче дышится.
Все сказанное выше имеет прямое отношение к поэзии Рыгора Бородулина. Она стала именно такой для белорусов (и не только) во второй половине ушедшего недавно столетия. Поэт словно подхватил эстафету от Янки Купалы, продолжая образным словом поднимать на необычную высоту, как философскую, так и эстетическую, такие мировоззренческие категории как язык, народ, его история, родная земля, свобода и независимость. А от Максима Богдановича Рыгор Бородулин перенял его понимание места белорусов среди других народов и белорусской культуры во всем необъятном мире.
«Сгорю на реснице твоей росинкой,
Беларусь, – мой язык и песня», – 1/
(«Згару на вейцы тваёй расінкай,
Беларусь, – мая мова і песня...») –
Это не просто поэтическая декларация, это, хотя и скромное, но утверждение линии жизни, основного ее направления, которому Рыгор Бородулин верен вот уже семьдесят пять лет своей жизни и более пятидесяти лет вдохновенного творчества.
Удивляет необычайная широта тематического творческого диапазона поэзии Рыгора Бородулина. Он пишет о родном доме в Ушачах и о запахе дыма, когда осенью на огороде сжигают картофляник. О волшебном времени сенокоса и тумана над лесным озером. Об отце Иване, убитом во время прорыва фашистской блокады, и о глазах мамы, Кулины Андреевны, которые вечно светятся «созвездиями доброты». О минских улицах и полесских тропах. О просторах Латвии и о готике старого Вильно – Вильнюса. О Владивостокской гавани и о песках Туркмении. О весне в Финляндии и о соснах на Кубе, о красках болгарской осени и пражских улочках перед закатом солнца. О своих раздумьях на Великой китайской стене и об обеде в Париже в доме художника Бориса Заборова. О молодой луне над Бродвеем в Нью-Йорке и о святых коровах на улицах Дели. О благословении, полученном в Ватикане от Папы Римского. О чувстве вечности и ценности истоков жизни и мудрости, испытанном в святых местах Израиля...
«И будет время, явится знаменье.
Лишь тесто не успеют замесить...
Скорей из рабства! Слава совпаденью
Господней воли и желанья жить!»
Много близких и далеких стран и земель довелось увидеть Рыгору Бородулину. И везде, где бы он ни был, он смотрел на все вокруг глазами сына Беларуси, возвращаясь мысленно и образно к родному дому, к родному порогу, к родному небу, где всегда плывут облака, самые чудесные и красивые в мире.
«Надо дома чаще бывать,
Не прихожим гостем, не лишним,
Чтоб святое не забывать,
Чтоб душа становилась чище...»
(«Трэба дома бываць часьцей,
Трэба дома бываць ня госьцем,
Каб душою ты стаў чысьцей
І ня страціў сьвятое штосьці...»)
Эти хрестоматийные бородулинские строки запоминают сразу сегодня те, кто только начинает читать по-белорусски. И потом, как самая мудрая заповедь, они эхом отзываются в сердце на протяжении всей жизни…
«Надо дома чаще бывать»... И вспоминается сразу лето 1964 года, когда в Минск приехал мой очень хороший друг Георгий Вылчев, болгарский литературовед и переводчик белоруcской литературы, автор многих публикаций о белорусско-болгарских литературных и культурных взаимосвязях. Я познакомил его со многими белорусскими писателями, художниками, деятелями искусства. Рыгор Бородулин был тогда, как и почти каждое лето, у себя в родном доме в Ушачах. И я уговорил Вылчева поехать туда к Рыгору. В компанию мы пригласили еще Бориса Заборова, близкого друга Бородулина, ныне известного художника, живущего в Париже, и отправились – сначала самолетом до Полоцка, а оттуда на автобусе в Ушачи. Запомнился маленький самолет, где все пассажиры сидели у стенок салона, глядя друг на друга, а среди них была даже одна пожилая женщина с живой козой. И вот мы добрались до родной хаты Рыгора, нас очень тепло встретила его мама Кулина Андреевна, человек редчайшего обаяния, ума и памяти, вобравшая в себя, может быть, всю мудрость белорусского фольклора и не только его. Был прекрасный вечер: спать легли заполночь. А утром, только проснулись и еще не успели сесть завтракать, как раздался стук в дверь. Рыгор пошел открывать: на пороге стоял Василь Быков.
Рыгор Бородулин потом признался, что специально подготовил для нас этот сюрприз. Деревушка Бычки, где родился Василь Быков, находилась примерно в 15 – 16 километрах от родной Рыгоровой хаты в Ушачах. Так вот, зная, что Василь приехал в Бычки проведать своих родных, Рыгор накануне нашего приезда сумел дозвониться туда и сообщить, что к нему едут такие-то гости. И Василь Быков утром того памятного дня встал пораньше и пешком отправился к Рыгору.
Радости нашей не было конца. Мы провели там целых два дня и две ночи. О многом успели поговорить, спорили до хрипоты, да и выпили немало: все ведь были еще молодые. А какие песни пели – и белорусские, и русские, и еврейские, и болгарские… Необыкновенно вкусными были и бражка, приготовленная Кулиной Андреевной, и все, чем она угощала… Но самое главное: Рыгор читал свои новые стихи. О своем видении происходящего в литературе и искусстве не много, но глубоко и проникновенно говорил Василь Быков – тогда ведь только начинался взлет шестидесятничества, и все жили энтузиазмом и надеждой на новые времена. У меня с собой был новенький и модный в то время «Зенит»; сохранилось несколько фотографий. На одной – счастливая минута: обнявшись, стоят Рыгор Бородулин, Василь Быков, Георгий Вылчев и Борис Заборов, а в центре улыбается мама Кулина Андреевна. На другой вместе со всеми – Валя, жена Рыгора, и их еще совсем маленькая тогда дочка Илоночка...
Примерно в то же время благодаря Бородулину я познакомился с Владимиром Короткевичем. Причем сделал он это опять-таки оригинально и неожиданно. Был мой день рождения, все гости уже собрались на празднование в нашей маленькой квартире на бульваре Шевченко. Не было еще только Рыгора Бородулина. Время идет, ждем. Наконец, звонок в дверь, я открываю. На пороге стоит Рыгор, но не заходит. «Вот тебе, Рем, живой подарок, – говорит он и делает шаг в сторону. За ним стоит, стеснительно улыбаясь, высокий и худой молодой мужчина. – Знакомься: это – Владимир Короткевич». Мы неплохо посидели в тот вечер и в ту ночь, говорили о многих проблемах и прошлого, и современности, поэты читали свои новые стихи. Потом все разошлись и только Короткевич остался у нас ночевать. Этот вечер Бородулин красочно описал позже в своей книге воспоминаний, добавив, что через пару дней Владимир Короткевич жаловался ему, что утром у Никифоровича не было чем опохмелиться: все выпили раньше...
А вообще у Рыгора Бородулина – уникальные способности и талант объединять людей, притягивать их к себе, помогать им раскрыть их творческие возможности. Вспоминаю, как часто мы собирались на квартире у Рыгора и вели жаркие споры далеко заполночь. Неповторимый Владимир Короткевич тянулся к нему, раскрывая свою душу и делясь замыслами, прислушиваясь к его советам. Бородулин помог творчески состояться таким ярким именам в белорусской литературе как Михась Стрельцов (его, кстати, я тоже однажды возил в Ушачи в «матчыну хату»), Евгений Шабан, Сымон Блатун, Карлос Шерман... Благодаря Рыгору на всю жизнь полюбили Беларусь и написали посвященные ей прекрасные книги болгары Стефан Поптонев и Георгий Вылчев...
Запомнились и многие наши совместные с Рыгором Бородулиным поездки. Особенно одна из них. Я работал на телевидении и пригласил его в качестве ведущего передачи, посвященной 70-летию его земляка поэта Петруся Бровки, весьма популярного в те годы и руководившего Союзом писателей. Мы ехали по маршруту Полоцк – Ушачи – Путилковичи (близкое от Ушач село, родина Бровки). Везде – творческие вечера, на которых выступает юбиляр. Мы с Рыгором сидим в зале, слушаем, аплодируем. И вот однажды, чуть ли не в первый же вечер, мы услышали крик из зала: «Пусть выступит Рыгор Бородулин!» А ведь о его присутствии даже не объявляли. Значит, узнали, значит – знают! И знают не только как земляка, но и как прекрасного поэта.
А радовать меня сюрпризами встреч с Василем Быковым Бородулин продолжал и позже. В мае 2002 года я был в Минске. Почти ежедневно виделся с Рыгором, он читал новые стихи и переводы, мы говорили о современной литературе, о жизни белорусской интеллигенции в эмиграции, обсуждали возможные формы новых контактов и взаимосвязей. 21 мая – я запомнил этот день – утром позвонил Бородулин и настойчиво, не объясняя зачем, попросил немедленно приехать в офис Белорусского Пен-центра. Я тут же приехал, Рыгор встретил меня и подвел к одной из дверей. «А вот тебе снова мой сюрприз», – сказал он и отворил дверь. В кабинете за столом сидел Василь Быков… Моей радости не было конца. Быков тогда на несколько дней приехал в Минск, совсем не думая о том, что его следующий приезд, через год, станет трагическим... И снова были разговоры, рассказы, воспоминания. О белорусской жизни много рассказывал Бородулин. Выдался прекрасный день, мы втроем ходили по улице Козлова, по проспекту, по площади Победы, прошли к Купаловскому скверу… Многое мне стало понятным тогда, например, почему Рыгор в последние годы постоянно и настойчиво пишет стихи-письма, адресованные самому близкому другу – Василю Быкову, которые он посылал в места вынужденного изгнания этого выдающегося человека и писателя: в Хельсинки, во Франкфурт, в Прагу...
При всей привязанности к конкретным родным местам уровень и масштабы мышления и образности Рыгора Бородулина всегда глобальны, они всегда выходят за сугубо национальные рамки. Поэтому можно смело сказать, что он поэт мирового масштаба, настоящий Мастер в своем призвании. Мне видится его место во всемирной поэзии ХХ века рядом с Осипом Мандельштамом, Федерико Гарсия Лоркой, Мариной Цветаевой, Иосифом Бродским... В его поэзию зачастую предельно органично пронзительным мотивом врываются предания старины далекой и материнские песнопения. Он открывает и вводит в литературный контекст огромные пласты лексики не только родной Ушаччины, но и многих других районов Беларуси, причем лексики самой разнообразной: и бытовой, повседневной, и образной, эмоциональной, колоритной и неповторимой. Для последующих поколений поэтов творчество Рыгора Бородулина является прекрасным учебником, по которому можно учиться языку и всем классическим и современным формам стихосложения, ритмики, рифмования, ассоциативной и метафорической образности. При всей раскованности, образной и структурной, в каждом стихотворении Рыгора Бородулина снова и снова звучит неповторимая душа преданного сына своей земли и своего народа, звучит гордость за белорусский язык, который «извечен, как рожь», который «по жилам течет и Сожем и Неманом», который в крови у поэта и идет за ним «от колыбели до седины»... Опять-таки заметим, что это чувство гордости не провинциальное, а глобальное, с точки зрения человека всей планеты. Свой народ в мировом контексте, его язык, родная земля, – на этих китах держится вся образность его поэзии, ее целостность и ее притяжение.
В одной из своих значительных книг последних лет, которая называется «Ксты», поэт размышляет о многих острых и актуальных философских проблемах современности. Не буквально-словарный, а образно-символический перевод этого названия означает «благословение, пророчество». Многие стихотворения этой книги посвящены поискам смысла человеческого существования. Обращение поэта к Творцу происходит как бы над определенными религиозными конфессиями, все время подчеркивается необходимость выстраданного общечеловеческого единства перед великой духовной силой Всевышнего. И одновременно звучит призыв к каждому глубже заглянуть внутрь себя. Отсюда и своеобразный культ его мамы Кулины, и беспощадность поэта к себе, к своим поступкам, – попытка своеобразного нравственного очищения. Многое привлекает в этой книге, в том числе поэтическое воссоздание «Псалмов Давида», «Двенадцати библейских баллад», «Притчей Соломона» и проникновенный цикл стихотворений «Из-под крыши маминого дома».
Не случайно важнейшей частью творчества Рыгора Бородулина был и остается художественный перевод. Поэт прекрасно понимает необходимость ввести в национальный белорусский культурологический контекст шедевры мировой классики и лучшие произведения современной литературы разных стран и народов. И одновременно Рыгор Бородулин еще и еще раз показывает читателю неограниченные возможности белорусского языка, на котором могут быть успешно воссозданы другие созвучия из близких и далеких языков, воссозданы ритмы, образы, мысли. Красноречиво только перечисление поэтов, произведения которых вышли отдельными книжками на белорусском в переводах Рыгора Бородулина: Ян Райнис, Федерико Гарсия Лорка, Сергей Есенин, Борис Пастернак, Марк Шагал, Иван Драч, Андрей Вознесенский, Омар Хаям, Габриела Мистраль, Григорий Релес, Сесар Валехо, Кристофер Леандоэр, Карлос Шерман, Иоанн Павел Второй, Зелимха Яндарби, Ганад Чарказян, отдельная книга «Зов поэзии Востока» с шедеврами классики Китая, Японии, Кореи, Вьетнама... С особой радостью и уважением собирает Рыгор Бородулин все то, что появляется в других странах на всех континентах планеты в поэтических строках о Беларуси, и переводит эти произведения на родной язык. В результате появились две книги его избранных переводов – «Беларусь – мае слова і песня» и «Беларусь мяне збеларушвае. Словы любові.»
В высоком поэтическом мастерстве и искреннем образном слове заключается и повседневная гражданская позиция Рыгора Бородулина. Он никогда не служил никаким властям, не стремился к высоким и прочим должностям, поддерживая все движения за национальную независимость, суверенитет и гражданские свободы в Беларуси.
Мне лично посчастливилось многое пережить и пройти с ним вместе. Обо всем не расскажешь в пределах одной статьи. И всегда, даже во времена долгих расставаний, как сейчас, я ощущаю мощную очистительную силу его душевного притяжения, за что всю жизнь буду благодарен ему. И хочется пожелать, чтобы он всегда оставался таким, как есть. Чтобы на уровне было здоровье, иногда необходимое в таком возрасте. Чтобы сохранялся такой же поэтический задор и было таким же плодотворным вдохновенное творчество. Потому что все, что пишет Рыгор Бородулин, необходимо многим, кто живет сегодня на земле многострадальной Беларуси и в разных других странах.

Контакт

Буду рад услышать замечания и предложения читателей.
Пишите, пожалуйста, на мой e-mail:

nrem@sbcglobal.net

Встречи с интересными людьми

Май Данциг: «Надо писать на вечные темы...»

Творчество в эмиграции

Творчество в эмиграции

Изобразительное искусство

Он рисовал облик столетия
Раздумья о жизни и творчестве Марка Шагала

«Искусство – это исповедь...»
К 80-летию художника Израиля Радунского

Театрально-концертное обозрение

Вместе с Тевье
Несколько дней этим жарким летом и всю жизнь…

Белорусская тематика

Он твой сын, Беларусь! О поэте Рыгоре Бородулине

Пясьняр волі і хараства
(Згадваючы Уладзімера Дубоўку)

Литературные рецензии и беседы

СУДЕБ СКРЕЩЕНЬЕ
Давид Гай. Средь круговращенья земного... История одной семьи. – М.: Знак, 2009. – 752 с.

...

понедельник, 26 октября 2009 г.

Вместе с Тевье

Несколько дней этим жарким летом и всю жизнь…

Две последние недели этот персонаж как бы жил все время рядом с нами, не отпуская от себя, заставляя нас думать о нем, вместе переживать его радости и страдания. Сначала он появился в долгожданном спектакле нашего (так приятно произносить это слово – нашего) чикагского театра «Атриум», а потом – в представлении, привезенном сюда гастролерами, да не абы какими – Национальным театром Украины имени Ивана Франко. Мы отвлеклись от своих обычных житейских забот и проблем, говорили о том, какое впечатление произвели эти спектакли, как мы восприняли того и того Тевье, раздумывали, обсуждали, горячились, спорили…
У каждого из нас, несомненно, свое представление о Тевье, свое восприятие этого литературного образа, рожденного фантазией великого писателя Шолома Нохумовича Рабиновича – Шолом-Алейхема. Его повесть «Тевье-молочник» – один из шедевров еврейской и мировой литературы. По своей философской и нравственной значимости в общечеловеческой духовности образ Тевье, вечного мученика и жизнелюба, лично мне видится в одном ряду с такими классическими персонажами как Дон Кихот и Гамлет. Поэтому я категорически против появившихся в последнее время в российском литературоведении (публикации Льва Аннинского, Дмитрия Быкова и других) утверждений, будто Шолом-Алейхем писатель «только национального, не мирового масштаба», который, согласно упомянутым авторам, остался «только евреем» и якобы поэтому у него «не было шансов подняться над местечковым уровнем». Все это – неправда, и именно образ Тевье – убедительное доказательство того, что все самое яркое и талантливое в национальных литературах всегда вырвется за их рамки и поднимется до уровня духовности мировой, общечеловеческой, вселенской. Многое, что сегодня пишется в России, – отрыжка все того же хорошо знакомого неумирающего великодержавия. А пока живет великодержавие, живет и антисемитизм, как бы не доказывали обратное даже сами евреи даже на таких вроде бы форумах, как недавний Всемирный Конгресс русскоязычного еврейства.
Но вернемся к Тевье. Этот образ и литературный первоисточник, в котором он живет, конечно же, не мог не заинтересовать мастеров других, смежных с литературой муз – театра, изобразительного искусства, позже – кинематографа. Из того, что было создано до спектаклей по пьесе Г.Горина «Поминальная молитва», мне лично, например, хорошо помнится телевизионный спектакль «Тевье-молочник», поставленный режиссером Сергеем Евлохишвили на Центральном телевидении в Москве. В роли Тевье мы неожиданно увидели интересного актера Михаила Ульянова, известного ранее по работам острохарактерным, полным драматизма, с обязательной, как правило, актерской внутренней личностной непримиримостью к тем обстоятельствам, в которых находится его персонаж. Верность своему амплуа Михаил Ульянов сохранил и в этом телеспектакле. Но приглушенными, как показалось, остались в этом телевизионном прочтении и внутренний психологизм Тевье, и его постоянная рефлексия, его вопросы, задаваемые и себе, и Всевышнему, и окружающим.
Еще из ярких давних впечатлений – американский кинофильм «Скрипач на крыше», созданный режиссером Норманом Джуисоном по сценарию Джозефа Штейна и на музыку композитора Джерри Бокка. Роль Тевье исполнял в нем прекрасный актер Хаим Тополь. Трактовку повести Шолом-Алейхема и главного персонажа определял прежде всего жанр кинофильма – это был мюзикл, с прекрасными мелодиями и песнями, с определенной заданной ритмикой и пластикой. Хаим Тополь с его горящими карими глазами по-человечески привлекает в каждом эпизоде, в очень живых и подвижных диалогах, в размышлениях, в сценах, когда он поет или танцует. Фильм пронизывает беспокойная интонация неизбежности разрушения традиций на фоне конкретного времени и конкретной российской действительности. Тевье – Тополь более убедителен не в сценах протеста, а там, где актер воплощает выстраданную тему добра и любви. Правда, специфика жанра – киномюзикл – накладывает свой отпечаток на манеру игры Хаима Тополя, в которой преобладает стилистика и пластика показа, демонстрации того, что происходит с Тевье, а не глубокий анализ его переживаний.
Но до этого кинофильма мюзикл «Скрипач на крыше» по той же пьесе Джозефа Штейна и музыке Джерри Бокка уже игрался на сцене многими американскими труппами; на Бродвее он идет вот уже тридцать восемь лет подряд. Мы в Чикаго могли видеть этот спектакль совсем недавно. Главную роль исполнял ветеран американской сцены выдающийся актер Теодор Бикел, тот самый, который впервые сыграл Тевье на Бродвее 22 сентября 1964 года. За столько лет актер уже неразрывно слился со своим персонажем; критика неоднократно отмечала глубокое проникновение Теодора Бикела в его психологию при сохранении все той же характерной для мюзикла стилистики показа. Актер в этой роли старается преодолеть историческую и событийную привязку, подчеркивая общечеловеческое звучание образа Тевье, его извечную ранимость и беззащитность. «Как и скрипача на крыше», – определила это состояние в своей рецензии газета «Вашингтон Пост».
Этот сошедший с полотен Марка Шагала образ почти буквально использован в кинофильме «Скрипач на крыше», обыгрывается он и в сценическом исполнении мюзикла. Первое его появление в фильме – почти репродукция с известной работы великого художника. Скрипач может спрыгнуть с крыши и быть рядом с Тевье – Хаимом Тополем в самые трудные минуты его жизни, когда так необходимо звучание мелодии его скрипки… В этом образном созвучии тоже видится определенная закономерность, свидетельствующая о естественном сближении выдающихся достижений национальных культур в общечеловеческом духовном контексте. «Нет этого скрипача у Шолом-Алейхема», – могут заметить придирчивые литературоведы. Но в этом, наверно, и сила взаимопроникновения смежных видов искусств, смежных муз, когда оригинал дает необычайную возможность поиска и воссоздания образных подобий, ассоциаций, параллелей.
Наверно, именно из этих позиций исходил талантливый драматург Григорий Горин, когда создавал свои пьесы для театра и кино, основанные на известных в мировой художественной литературе сюжетах. В отличие от Наума Сагаловского (статья «Бедный Шолом-Алейхем» в прошлом номере «Рекламы») мне такие произведения Г.Горина нравятся, считаю их своего рода открытиями в драматургии последней четверти прошлого века. Вспомним, например, его пьесу-сценарий «Тот самый Мюнхгаузен». В ее основе вроде бы обычная сказка Рудольфа Распе, в которой действует и много говорит довольно одноплановый знаковый персонаж, откровенный хвастун и враль. Но Григорий Горин увидел и сумел воссоздать в Мюнхгаузене личность неоднозначную, ранимую, интеллектуально богатую, социально значимую. Драматург, как представляется, просто гениально придумал и передал в диалогах историю, где размыты рамки между игрой и реальной жизнью, где торжествует блестящий, высочайшего класса юмор, где обстоятельства романтической сказки читаются как обыкновенная и в то же время интереснейшая житейская история, где так тонко передаются все оттенки переживаний, чувств, размышлений персонажа… В чем угодно можно обвинить это и другие подобные произведения Г.Горина, но только не в том, что они «скучны» (Н.Сагаловский). Возьмите в магазине и посмотрите кассету с этим фильмом, и вы убедитесь, что его успех – это прежде всего отличная пьеса Г.Горина, а потом уже режиссура Марка Захарова и прекрасная игра Олега Янковского.
Спустя несколько лет Григорий Горин пишет пьесу «Поминальная молитва» по мотивам повести Шолом-Алейхема «Тевье-молочник» и других его произведений. Пишет специально для театра «Ленком» и для выдающегося актера Евгения Павловича Леонова, который давно мечтал сыграть роль Тевье. Но случилось так, что Леонов тяжело заболел: перенес инфаркт, за которым последовала операция на сердце и почти два месяца борьбы за жизнь в клинике Гамбурга. Репетиции были приостановлены, выпускать спектакль с другим актером Марку Захарову принципиально не хотелось: все было рассчитано на мастерство и понимание именно Евгения Леонова.
…Теперь попрошу прощения у читателей за некоторые свои личные воспоминания. Случилось так, что в феврале 1989 года мне довелось быть в Москве. Я работал тогда в минском театре им. Я.Купалы, и кто-то из московских коллег по-дружески подсказал, что машинистки ВТО – Всесоюзного театрального общества – как раз сейчас заняты перепечаткой новой пьесы Григория Горина. Это место хорошо знали все завлиты – заведующие литературной частью всех драматических театров бывшего Союза, они там часто «паслись» и «кормились», доставая новые пьесы. Я отправился туда и добыл-таки машинописный экземпляр «Поминальной молитвы». На первой странице сверху было написано: «Право первой постановки принадлежит Театру им. Ленинского Комсомола в Москве. Григорий Горин.»
В тот же день я прочитал эту пьесу и понял, что у меня в руках – прекрасное произведение для сцены, для театра. Поражало сочетание заключенной в нем вселенской извечной боли, всегда свойственной высокой литературе, и актуальности звучания пьесы тогда, в те последние перед крушением советской империи годы. Причем драматург, как показалось, полностью оставался верен Шолом-Алейхему, его Тевье, его остальным персонажам, его времени, именно тому, созданному автором, еврейскому духовному колориту и тем еврейским страданиям. Бережно были перенесены многие фрагменты текста, монологи и диалоги персонажей. Сохранялись в пьесе и мягкий, светлый, берущий за душу шолом-алейхемовский юмор, и горькая ирония, и черты конкретного времени и судеб, и смех сквозь слезы. Добавилось стремление уйти только от национального звучания, попробовать осмыслить трагедию Тевье с общечеловеческой точки зрения, придать ей вселенское звучание. Ведь эта трагедия – трагедия исхода – охватила в ХХ столетии многие народы на разных землях и в разных странах… Конечно, перенос прозы на язык сцены всегда чреват определенными потерями, все-таки разные жанры. Это происходит всегда при сценическом прочтении известных повестей и романов. Но несомненно одно: Григорий Горин написал эту пьесу с огромной любовью и уважением к первоисточнику и к его автору. Драматург как бы приблизил Тевье, этот литературный персонаж, к нам нынешним, сделал его понятным современному зрителю с точки зрения мотивировок его поступков, размышлений, его чувств и переживаний. Конечно, в горинской драматургии такого типа (по литературным первоисточникам) всегда ощутим современный подтекст. Но он, во-первых, проявляется очень тонко и мастерски, во-вторых, он, его мотивы, заложены по сути у автора, произведение которого инсценируется, в первоисточнике, в авторской духовной образности. Строки из «Завещания» Шолом-Алейхема не случайно, как рефрен, звучат в тексте пьесы «Поминальная молитва».
Вернувшись в Минск, я тут же отдал пьесу Горина переводить на белорусский язык хорошему поэту и переводчику Владимиру Некляеву, а потом убедил главного режиссера театра Валерия Раевского, что эту пьесу надо ставить немедленно. Но ведь есть право первой постановки… А сколько ждать? Пришлось звонить Григорию Горину. Поначалу он был категорически против. Потом я позвонил ему еще раз, доказывая, что мы – провинция, что мы будем играть спектакль на белорусском языке и никакой конкуренции ленкомовцам не составим. И только во время третьего звонка, наверно, после разговора с Захаровым, Горин сказал: «Ладно, ставьте».
Самый первый в мире спектакль по пьесе Григория Горина «Поминальная молитва» состоялся в Минске в Национальном театре им. Я.Купалы 21 мая 1989 года. Поставил его приглашенный из Москвы режиссер Борис Эрин, известный многими яркими постановками в театрах Беларуси и Украины. Художником-постановщиком был Борис Краснов, тогда еще никому не известный, а ныне знаменитый оформитель шоу и представлений россиийских эстрадных звезд. Танцы и сценическое движение ставил ветеран белорусского балета Семен Дречин, прекрасный знаток еврейской истории, быта, обрядности. А роль Тевье была поручена Августу Милованову, актеру острому, предпочитающему в своем творчестве сценический рисунок колоритный и даже гротескный. Успех спектакля был совершенно ошеломляющим. Центральный персонаж в трактовке Августа Милованова как бы вовлекал зрителя в непрерывный процесс напряженного раздумья, осмысления всего происходящего в спектакле. Как, почему все это происходит? Тевье – Милованов в каждом эпизоде ищет ответ на этот вопрос, сохраняя свое достоинство, гордясь своей принадлежностью еврейскому народу, своей верой. Очень важна для понимания концепции этого спектакля сцена встречи Тевье со священником православной церкви. Несмотря на призыв смириться, благословить дочь, принявшую христианство, Тевье в белорусском спектакле непримирим, гордо подчеркивая, что у него и его народа – свой Бог и своя вера. Создатели белорусского спектакля вложили в него мощный заряд протеста против любых проявлений антисемитизма. «Поминальная молитва» до сих пор идет в Минске часто и при полных аншлагах.
Каждый новый Тевье, естественно, был совершенно другим, оригинальным, не похожим на предыдущих. Навсегда запомнилось, например, как мощный и колоритный, до предела темпераментный грузин Отар Мегвинетухуцесси, сыгравший эту роль в кинофильме Дмитрия Астрахана «Изыди!», с топором в руках бросался в гневе на своих обидчиков, вовлекая односельчан именно в такой отпор антисемитам. «Не Шолом-Алейхем», – так могут сказать об этом эпизоде. А я думаю, что истоки фантазии сценариста и постановщиков все там же, в первоисточнике, в этой прекрасной повести.
Еще одна страничка воспоминаний… Киев, жаркий июль того же 1989 года. В зале Национального драматического театра им. Ивана Франко проходят гастроли Театра им. Я.Купалы из Беларуси. Пять раз за время трехнедельных гастролей играется «Поминальная молитва». После первого же спектакля Валерия Раевского, Августа Милованова и меня приглашает в свой кабинет Сергей Данченко, художественный руководитель Театра им. Ивана Франко. Пришел главный художник этого театра, замечательный сценограф Данила Лидер, пришел Богдан Ступка, другие франковские актеры… Все необычайно взволнованы, все благодарят нас за прекрасный спектакль. Появляются, естественно, бутылки и стаканы… «Мы должны поставить эту пьесу Григория Горина как можно скорее», – первым твердо и уверенно говорит Данила Лидер. «Я буду играть Тевье», – уверенно добавляет Богдан Ступка. Может быть, в этот вечер, а может быть, и раньше родился замысел у наших коллег и друзей, и в конце 1989 года устами великолепного актера Богдана Ступки Тевье заговорил со сцены Театра им. И.Франко по-украински в городе, где жил в свое время создавший этот образ писатель Шолом-Алейхем. (Заметим в скобках, что вряд ли образ такой силы и масштаба был списан писателем только с того молочника Тевье, который жил в дачном предместье Боярка; природа художественного творчества несколько иная, более обобщающая). «Поминальная молитва» с огромным успехом идет в Киеве до сих пор; 4 августа и мы увидели этот спектакль Театра им. И.Франко в Чикаго.
Премьера «Поминальной молитвы» в Московском театре «Ленком» состоялась 21 октября 1989 года. На сцену вышел Евгений Леонов, посмотрел внимательно в зал, помолчал и начал свой выстраданный рассказ о жизни и судьбе Тевье из Анатовки (и в то же время и о своей личной жизни и судьбе), о горькой судьбе еврейского народа (и в то же время о том, как трудно и тогда, и сейчас жить и выжить на этой земле всем людям). Евгений Леонов создал образ огромного общечеловеческого масштаба и звучания, и в то же время индивидуально неповторимого, с рефлексией и чертами характера, идущими от него, от выдающегося актера с его человеческой и творческой судьбой. Магнетизм игры Леонова заключался в том, что во время спектакля зрителю начинало казаться, что Тевье не только вот там, на сцене, что Тевье – это и он, зритель, который вдруг начинает ощущать, что все эти раздумья, переживания, терзания, страдания персонажа – они такие же и у него, зрителя. Очень точно написал об этом спектакле в своей книге «Третий звонок» Михаил Козаков: «Театр знал наши болевые точки, угадывал наши подспудные мысли и затаенные тревоги. Театр был с нами. А мы с ним, с Евгением Леоновым, с его Тевье, и готовы были помолиться вместе с ним за покидающих Россию евреев, за остающихся в России русских, за то, чтобы Господь – еврейский, русский, какая разница! – спас нас от общей и неотвратимо надвигающейся на нас катастрофы – от конца света. Вот в чем был пафос захаровского спектакля».
В московской прессе писалось, что после одного из последних спектаклей «Поминальная молитва» с участием Леонова к актеру подошел Григорий Горин и сказал, что ему показалось, будто у него, Евгения Леонова, во втором акте сильно заболело сердце. «Мне тоже показалось, – ответил Евгений Павлович. – А потом прислушался и понял, что оно по роли болит».
29 января 1994 года Евгения Леонова не стало…
Позже Марк Захаров вместе с художником Шейнцисом поставили «Поминальную молитву» в Израиле, в Камерном театре Тель-Авива. Названный только одним словом «Молитва» спектакль, как свидетельствует тот же Михаил Козаков, исполнивший там роль Тевье, особого успеха не имел. Постановщики и ансамбль актеров, как ни странно, не установили необходимый контакт с израильским зрителем; оказалось, что в пьесе Горина и у нынешних израильтян другие болевые точки, несколько иное отношение к жизни, к политике, к религии… «К самому Богу, наконец», – как пишет в своей книге тот же Козаков. И все-таки, как мне кажется дело не в зрителе; и при постановке пьесы Горина там, в Израиле, необходимо было поискать соответствующий, не повторяющий московский постановочный ход, рассчитанный на менталитет публики этой страны. И понимание образа Тевье, и его трактовка, наверно, должны были бы звучать в спектакле в той стране несколько иначе…
Искусство театра – искусство особое, оно рассчитано прежде всего на сотворчество вместе со зрителями, на незримый, но существенный контакт между сценой и залом. Найти и выткать связующие нити такого необходимого контакта зачастую бывает очень нелегко. Представляю, как нелегко было найти постановочный ход режиссеру Андрею Тупикову, приехавшему из Москвы к нам в Чикаго ставить «Поминальную молитву» Григория Горина в нашем театре «Атриум». Режиссер все построил, исходя из самой первой простой горинской ремарки: «На сцене – все участники спектакля». Мы увидели, как наши чикагские актеры, наши друзья и коллеги по эмигрантской судьбе вышли на сцену и предложили вместе с ними перенестись во время действия пьесы и посмотреть, как они расскажут о событиях и о тех людях с позиции сегодняшнего дня и с точки зрения сегодняшней эмиграции здесь, в Америке. Отсюда и связующий, как мост между годами, музыкальный прием, отсюда и стилистика игры, где важен показ, перевоплощение в персонажи, но не отстраненное, а с огромной долей личного соучастия в каждой индивидуальной судьбе. Спектакль прошел хорошо и при необычайной, даже несколько неожиданной активности публики; значит, основную постановочную задачу труппа театра «Атриум», набирающая силу от постановки к постановке, выполнила. К достоинствам спектакля следует отнести и его ансамблевость; Тевье в исполнении Вячеслава Кагановича привлекателен тем, что он не выделяется чем-то особенным среди всех действующих лиц, наоборот, актер как бы подчеркивает, что его Тевье – такой же труженик и страдалец, как и его соседи, рефлективный, размышляющий, переживающий и вместе с тем земной, реальный, кстати, очень близкий именно к литературному первоисточнику, к персонажу из повести Шолом-Алейхема «Тевье –молочник». Такая же зримо реальная в этом спектакле и жена Тевье Голда в исполнении Марины Кармановой, которая мудро и спокойно, но с полной эмоциональной отдачей подчеркивает в своем прочтении этого образа извечный мотив супружеского и материнского самопожертвования. Жанрово точны и конкретны Урядник (Олег Осташев), Мотя (Борис Борушек), Менахем-Мендл (Вадим Рено), Степан (Евгений Колкевич) и исполнители других основных персонажей в этом спектакле.
И вот, наконец, последняя встреча с этим персонажем – спектакль «Тевье-Тевель» (по все той же пьесе Г.Горина «Поминальная молитва»), который привез нам Национальный государственный академический украинский театр имени Ивана Франко. В главной роли мы увидели одного из самых выдающихся современных актеров Богдана Ступку. Его Тевье – натура и личность предельно активная, яркая, неутомимая, заражающая своим неиссякаемым оптимизмом и энергией. Тевье – Ступка все время в центре внимания зрителя; иногда даже казалось, что смотришь моноспектакль, представление одного актера, а все остальные только ему подыгрывают… Актер играет одновременно и глубоко выстраданное, и откровенно ироническое свое отношение к персонажу и его поступкам. Поражает богатство этой иронии, необычайное разнообразие ее оттенков, что доступно для сценического воплощения только актеру высочайшего класса. Комедийный оттенок приобретало каждое движение, каждый жест, вся сценическая пластика Богдана Ступки в этой роли. И тем не менее сквозь общую стилистику комедии-буфф прорывались берущие за душу трагические ноты; режиссер (недавно, к сожалению, ушедший из жизни Сергей Данченко) и актер как бы соединяли Лира и Шута вместе в богатейших красках роли Тевье, стремясь подчеркнуть ее вселенский масштаб и звучание. И в этом спектакле читается тревога: не дай Бог, чтобы люди жили в вечном страхе, когда может в любую минуту прозвучать зловещее слово «погром»… На всех языках, даже в английских спектаклях, это слово звучит по-русски без перевода. Кстати о переводе: нельзя не отметить, что текст горинской пьесы в спектакле театра им. И.Франко звучал в прекрасном переводе на украинский с просто поразительными образными соответствиями.
…Вот так в эти дни мы встретились дважды с любимым литературным персонажем, созданным великим еврейским писателем, классиком мировой литературы Шолом-Алейхемом. Одновременно вспомнилось и о предыдущих встречах в разные годы... Конечно, любой перенос, любое воссоздание литературных образов на сцене и на экране, в других видах искусств не может быть полностью адекватным, жанр и время прочтения диктуют свои законы. Все они разные, эти Тевье, сыгранные американскими евреями Хаимом Тополем и Теодором Бикелом, русскими Михаилом Ульяновым и Евгением Леоновым, белорусом Августом Миловановым, украинцем Богданом Ступкой, грузином Отаром Мегвинетухуцесси… Вот-вот уйдет поколение, которое помнит игру Соломона Михоэлса и Марьяна Крушельницкого… Разные актеры, разные драматурги, разные времена – столетие пробежало, разные трактовки, оттенки, интонации, языки, наконец… Но самое главное – все эти Тевье оттуда, из первоисточника, из замечательной книги Шолом-Алейхема. Давайте вспоминать об этом писателе «лучше со смехом», как он завещал, и помнить, что его литературный псевдоним в переводе с идиш означает: «Мир вам!»
Ванкарем Никифорович.

На снимках: 1.Тевье – Август Милованов. Минск, Театр им. Я.Купалы.
2. Марк Захаров, Евгений Леонов и Григорий Горин. Москва, театр «Ленком».
3. Богдан Ступка в роли Тевье. Театр им. И.Франко.
4. Тевье – Вячеслав Каганович, Голда – Марина Карманова. Чикаго, театр «Атриум».


Текст на 1-ю полосу:
В минувшее воскресенье в культурной жизни нашей общины произошло яркое знаменательное событие. К нам приехал Национальный государственный академический украинский театр имени Ивана Франко – один из лучших сценических коллективов в постсоветских странах сегодня. Был показан идущий на сцене этого театра вот уже тринадцать лет спектакль «Тевье-Тевель» по пьесе Григория Горина «Поминальная молитва». Мы снова встретились с созданным великим Шолом-Алейхемом бессмертным образом Тевье, воплощающим и отражающим многое в судьбе поколений прошлого века и в судьбах каждого из нас… Роль Тевье блестяще исполнил Богдан Ступка, один из самых выдающихся современных актеров.
Размышления Ванкарема Никифоровича «Вместе с Тевье. Несколько дней этим жарким летом и всю жизнь» читайте на стр.
На снимках: сцены из спектакля театра им. И.Франко «Тевье-Тевель».