«Опять остается спасение в слове…»

О Михаилe Щербаковe

В гастрольно-концертной жизни нашей общины предстоит яркое и значительное событие: к нам приезжает Михаил Щербаков. Он выступает с концертами, на которых поет под гитару собственные песни. Таких людей у нас принято называть бардами. Но мне представляется, что Михаил Щербаков прежде всего – самый выдающийся, самый яркий сегодня в России поэт. В его произведениях нам открываются необычные поэтические миры и неожиданная образность, где не только слово со словом, но и мысль с мыслью очень часто встречаются впервые. Это производит очень сильное впечатление, воздействуя и на эмоции, и на сознание слушателей и читателей.
Во многих своих стихотворениях Михаил Щербаков напряженно, нервно, пытливо пытается помочь лирическому герою (назовем по традиции его так) найти себя, свое место в этом взбунтовавшемся времени. Настанет мгновение («Прощание славянки»), когда придется спросить себя, «какому зову ты был подвластен, какому слову поверил ты...». И ответить на это не так-то просто, потому что многое на земле, особенно братоубийственные войны, все повторяются и повторяются.
А век не кончен, поход не начат.
Вокзал и площадь – в цветах, в цветах.
Трубач смеется, славянка плачет,
восток дымится. Земля в крестах.
История, по М.Щербакову, никого ничему не учит; снова и снова, как судьбоносное проклятие, звучит над миром: «Собирайся, солдат, и пойдем, повоюем» («Теплый дом»). Образы этого стихотворения преисполнены огромной силы и экспрессии: зовет, тянет к себе война, где все мы «теплой кровью по горло зальемся снаружи и трофейным портвейном – по горло внутри, ни за что, никогда мы устав не нарушим, и по горло снаружи, и по горло внутри». Однако, увы! – тщетны призывы к преодолению насильственной смерти, и от этого иногда становится просто страшно:
Наше черное время не кончится с нами,
нас вода унесет, а оно над водой
повисит, переждет, и вернется с войсками,
и никто ему снова не скажет: «Долой!»
Поэт Михаил Щербаков пытается сказать это «долой» времени, спорить с ним. Во многих его стихотворениях ощущается подчеркнутое нервное беспокойство, метания, поиски спасения. Вся надежда тогда только на это: «И опять остается спасение в слове, а прочее все суета», но это возвращение и приближение не просто к слову, а к «высокому Слову Творца» («Вечное слово»).
В каждом из стихотворений Михаила Щербакова прежде всего ощущается стремление создать свой необычный мир, свою образную структуру. Сочетание реальности и призрачной загадочности, например, привлекает в песне «Варьете», изящной по ритмической выстроенности и по своей мелодичности, выдержанной в хорошем вкусе шансона, городского романса. В этом полуреальном мире важна прежде всего взволнованность влюбленного героя, его внутреннее состояние: «Черта. Деталь. Фата. Вуаль. Гамак. Песок. Нога. Вбирал мой взор весь мир от нор до звезд. Ого! Ага.» Но и здесь, как часто бывает у Щербакова, опять трагически рушится созданное им же, поэтом, мироздание:
Я даже не гадал, нужна ли при сюжете
шарада, или «дальше – тишина»;
но в сквере, где паслись неведомые дети,
считалочку подслушал, вот она:
«Стрелец – к ружью, телец – к ручью, беглец – в тайгу, в бега.
Пароль «король», ответ «валет». Пурга. Цинга. Ага.»
Интересно нравственное, интонационное соотношение авторского «Я» и категории «Мы» во многих стихотворениях Михаила Щербакова. Оно в основном связано с пониманием и прочтением извечной темы любви, от которой никуда не уйти. Так в стихотворении «Я чашу свою осушил до предела» звучит только лирическое «Я» в искреннем и трогательном контексте. Жизнь героя трагична: судьба «все, что могла, отняла», его путь «состоялся, река на исходе и виден вдали океан». Спасение – только в любви, в призыве к любимой: «хотя б на мгновенье останься со мной на земле». Любви противостоит только Смерть, а все остальное – «такие пустяки в сравнении со смертью и любовью». Поэт утверждает, что даже в другой жизни, которая «не больше, чем простой литературный трюк, шарада, звук пустой», в жизни «в другом ряду планет» нас все равно «убьет любовь, потом умрет сама», потому что это чувство всесильно («Другая жизнь»). Но почему же тогда «кто воспылал любовью неземною, тот редко прав, а счастлив еще реже»? («Песня безумца»). Любовь часто задает безответные вопросы, но надо ей верить, потому что она может все, потому что только любимая девушка красивее всех на земле ест вишневое варенье, и об этом можно так проникновенно сказать:
Изгиб божественной руки всегда один и вечно новый,
и в ложке ягодка блестит, не донесенная до рта…
Не кровь, не слезы, не вино – всего лишь только сок вишневый.
Но не уйти мне от тебя и никуда и никогда. («Вишневое варенье»).
Жанровая лирическая сцена может у Михаила Щербакова превратиться в своеобразный спектакль («Австралия»), но и в эту структуру игровой, с запоминающейся мелодией и четким ритмом песни врывается философский вопрос о том, почему «мир бывает невнимательным и черствым», причем не вообще, а «как раз по отношению ко мне». В «Песне о героях» звучит обращение к прошлому, где «бесконечные легенды» и «незабвенные герои». Но наша нынешняя жизнь такова, что «нам уже не нужен миф о страшном прошлом, все больше как-то хочется спросить, что дальше?» Но на этот вопрос не могут ответить ни герои, ни прошлое, и мы так и не узнаем, чего ждать от судьбы: «заздравного вина иль погребальной хвои». А в стихотворении «Подросток» неосознанный протест против наследия, которое иногда хочется просто взорвать, превращается в беспощадный самоанализ, в выстраданное откровенное признание авторского «Я»: «О Боже, Боже, как же трудно мне со мною. Нет-нет, и взвою.»
Читая и слушая песни Михаила Щербакова, часто вспоминаешь шекспировское: «Весь мир – театр». «Школа танцев» – в стихотворении с таким названием воссоздается картина современной жизни, весьма похожей на танцевальный театр, на «мировой балет». Поэт обоснованно боится, что за затмевающим все ритмом и танцем мы не заметим, как «Земля провалится», «погаснет небо». И мы не успеем уйти от смерти, увернуться от косой, несмотря на то, что она «целилась очень долго». Звучащая здесь категория «Мы», заменяющая «Я» лирического героя, вполне естественна и понятна, она вызвана тревогой и беспокойством за судьбы каждого из нас на нынешнем сломе столетий и тысячелетий.
Из словесной ритмической и образной поэтической стихии рождается и музыка Михаила Щербакова. Яркие, запоминающиеся его мелодии звучат скорее в песнях игровых, где пробладает сюжетное, артистическое начало. А когда автору хочется как бы сказать побольше, когда трудно сдержать стихию образов, слов, раздумий, у него рождается скорее не мелодия, а музыкальная интонация, мотив.
Мне кажется, что доведенная почти до предела индивидуальная самобытность этого поэта, как и его чисто формальные поиски все-таки исходят оттуда, из явления шестикрылого Серафима (не даром он вспоминается в одном из стихотворений), из традиций и классических, и поэзии серебряного века, и более поздних. То, что автор не идет так легко навстречу читателям и слушателям, не подстраивается, не подделывается под нас, не разжевывает образы и истины, – все это, как представляется, идет только от безграничного доверия и уважения поэта к нам, от его щедрости и открытости. Поэтому так интересна каждая встреча с Михаилом Щербаковым, с его поэзией.