СУДЕБ СКРЕЩЕНЬЕ

Давид Гай. Средь круговращенья земного... История одной семьи. – М.: Знак, 2009. – 752 с.

“Век двадцатый нам зачтется, третья тысяча начнется,
и в любви и в огорченьях потекут опять года...
Книга старая прочтется, с веком век пересечется.
Наша юность в нашем веке остается навсегда...”
Александр Дольский

Замечено: в период кризисов читатели отчасти меняют свои пристрастия – легковесной развлекаловке, привычно-удобной, приятной для чтения в моменты благоденствия многие предпочитают серьезную литературу, дающую пищу для размышлений, помогающую понять, что случилось с миром и страной, в которой они живут, и с ними самими.
Нынешний кризис – не исключение. И потому, полагаю, вполне уместной выглядит издательская аннотация к огромному по объему роману Давида Гая. “Книга эта – для серьезного, вдумчивого, подготовленного читателя, ищущего в литературе не легкого чтива, не пустой развлекательности, а совсем иного. Роман “Средь круговращенья земного…” описывает перипетии жизни людей, связанных родственными узами, носящих одну фамилию, на протяжении более чем века. Это – семейная сага. Около ста лет назад один из сыновей большой семьи эмигрировал в Америку. Так у семейного древа образовались две ветви – российская и американская. Повествование идет в двух плоскостях, самое важное в нем – судеб скрещенье, причудливое и непредсказуемое. Героев романа, философски-насыщенного и одновременно остросюжетного, не миновали бури 20-го столетия, и любопытно проследить, как удается им выстоять - зачастую в неравной борьбе, с неизбежными потерями”.
Семейная сага – так, не погрешив, можно ее назвать. Такое сейчас почти не пишут. Новая книга живущего в Америке писателя Давида Гая во многом необычная, выделяется ярким своеобразием в потоке современной русской прозы. И прежде всего тем, что большое количество персонажей, представляющих разные разветвления одной семейной фамилии, живут и действуют на протяжении недавно ушедшего двадцатого столетия и сегодня, в начале нынешнего. В судьбах героев нескольких поколений отражены основные черты времени с его роковым трагизмом, со всеми его противоречиями, с извечными проблемами соотношения личности и власти, веры и безверия, свободы и рабского подчинения. Еще одна особенность этого романа связана с тем, что действие в нем происходит как бы по всему шару земному, в разных городах и странах: в России (потом в Советском Союзе и опять в России), в Соединенных Штатах Америки, в Китае, в Германии... Мы переносимся в приднестровскую Рыбницу, Одессу, Москву, подмосковное Раменское, Нью-Йорк, Шанхай, калифорнийский Сан-Диего, другие города и селения...
Словно в многосерийный телевизионный сериал, читатель входит в обширную галерею оригинальных, ярко выписанных образов действующих лиц, неотрывно следит за всеми поступками и конфликтами героев романа, их спорами и столкновениями, душевными порывами и размышлениями, за изменениями в их жизни – и желаемыми, и вынуждеными. Характеры раскрываются в конкретных ситуациях, охватывающих динамику социальных, экономических и прочих отношений в тех странах, где они живут. Автор довольно удачно раскрывает интересные личностные взаимосвязи персонажей с их повседневной деятельностью, с их социальными проблемами и страхами, их окружающими. Многие страницы посвящены личным взаимоотношениям героев, любви во всех ее проявлениях.
Те, кого мы встретим в этой книге, надолго останутся в памяти. Вечный труженик Рувим и его жена Эстер, едва не погибшие в Кишиневском погроме, с огромными мучениями уехавшие еще до Октябрьской революции в Америку. Ее брат Яков, прошедший сложнейший путь от голого практицизма, от американской тюрьмы, куда его привела связь в Нью-Йорке с еврейским мафиозо, до возвращения к Торе. Юзик – Иосиф Давыдович, переживший сталинское узилище и по счастливой случайности не попавший в лагерь, а в годы войны – участник боев с фашистами в наспех собранной части народного ополчения. Его жена Дора с ее жесточайшей травмой юности: шутка ли, девчонка из еврейского местечка Рыбница сбежала с украинским парубком и вернулась домой, всеми отринутая, презираемая, и нашла новую любовь… Следующее поколение, и в том числе сын Рувима и Эстер – Натан, искренне поверивший в начале 30-х годов просоветской пропаганде и поехавший в Москву работать, помогать строить социализм и сгинувший в ГУЛАГе. Его младший брат Велвел, дослужившийся в армии США до высокого воинского звания, проявивший себя в непростых эпизодах, когда американские войска воевали в Европе в годы Второй мировой, и, будучи сотрудником Пентагона, внесший свой определенный вклад в подготовку выхода из Карибского кризиса. И новое поколение: сын Велвела – Рон, профессор-лингвист, преподаватель русской литературы в американском университете, с которым автор романа по праву члена большой, разбросанной по двум континентам семьи ведет любопытнейшую переписку…
Их много, персонажей этого исповедального романа, всех не назовешь и не перечислишь. Читатель наверняка задаст себе – и автору – напрашивающийся вопрос: какова доля правды, что в повествовании навеяно реальными фактами жизни семьи, а что придумано писателем? Не хочу отвечать за автора, тем более, он сам это сделал в многочисленных интервью в русскоязычной прессе Америки. В романе много реального, на самом деле происходившего с героями. И все-таки, “Средь круговращенья земного…” – не историческое исследование, хотя исторических эпизодов в романе много и иначе и быть не могло; не строго документальное описание, хотя тех же подлинных писем приведены десятки (особенно впечатляют весточки Иосифа Давидовича с фронта); не мемуар, хотя размышления автора от первого лица, искусно вкрапленные в текст, определенно носят мемуарный характер. Это – роман в чистом виде, доля художественной правды в нем чрезвычайно высока, что делает его несомненным явлением литературы. Наверняка у каждого, кто его читает, возникает множество ассоциаций с пережитым и выстраданным им лично, его близкими, с тем, что заставляло и заставляет его и сегодня думать, осмысливать, приходить к верной оценке, даже если она и субъективна. В каких-то глобальных нравственных и мировоззренческих проблемах автор романа как бы приглашает вместе искать истину, найти ее или приблизиться к ней.
Среди важных проблем, затронутых в романе, – трудности и сложности эмиграции. С интересом читаются страницы, где описываются эпизоды ранней еврейской эмиграции из России в десятые-двадцатые годы и более поздней – в последние десятилетия прошлого века. На судьбах персонажей прослеживаются процессы очень нелегкой адаптации в новой стране, в новых американских условиях.
Хочется подробнее остановиться на одной глобальной проблеме, суть которой – в крови и в судьбах почти всех персонажей романа. Очень часто и автор, и герои повествования обращаются к Всевышнему, к еврейскому Богу, с вопросами о том, почему происходят те или иные события и правильно ли каждый поступает. Вспомним, например, признание Рувима: “Что у нас, евреев, плохо? Вот такой странный вопрос задаю себе. Мы слишком покорны. Тысячелетия рассеянья пригнули наши головы, притупили чувство протеста, изгнали желание сопротивляться”. Невольно ловишь себя на мысли, что написанное персонажем в 1906 году нисколько не утратило своей актуальности и сегодня. В первых же разделах романа Эстер, озабоченная поведением своего брата Якова, думает о богоизбранности евреев и спрашивает себя: “Значит ли это, что каждый, абсолютно каждый еврей должен вести себя избранно, то есть исключительно честно, порядочно, нравственно, по заветам Торы? Но ведь не все ведут себя так...” Не случайно Сол, библиотекарь в тюрьме, куда попал Яков, дает тому читать «Иудейскую войну» Иосифа Флавия, и книга эта совершает полный переворот в его мировоззрении, привлекая к иудаизму. Бабушка автора повествования Бася, свидетельница страданий в гетто в Рыбнице, незадолго до своей трагической гибели спрашивает у ребе Хаима-Занвла, эпизодического, но очень колоритного персонажа романа: “Почему Бог не спасает евреев, почему позволяет нас уничтожать, почему не заступится за нас, не покарает злодеев? Почему Всевышний отвернулся от евреев?” И мудрый ребе, после долгих мгновений, превратившихся, “как казалось старухе, в вечность”, ответил: “Не знаю...” А затем, как в продолжение этой темы, автор вспоминает, как однажды, уже после войны, его отец Иосиф Давидович приводит слова шолом-алейхемского Тевье: “Зачем Бог создал евреев и неевреев? И уж если он создал евреев и неевреев, то почему они должны быть отделены друг от друга, почему должны враждовать, как если бы одни – от Бога, а другие – не от Бога?”
И – о свободе. Чрезвычайно важным представляется мне одно из авторских размышлений. В нем – квинтэссенция семейной саги. Вслушайтесь, вдумайтесь в эти слова. “Человеку только кажется, что он живет в принятой им самим системе координат – она навязана силами извне, и хотя он должен обществу ровно столько, сколько общество должно ему, приходится вписываться в него, находить подобающее место, нишу, иначе не выжить; Система диктует разные правила отношений, в одних случаях стремится ограничить волю и желания человека жесткими законами, в других – подавить произволом, но сколь бы ни пыталась полностью, без остатка, растворить в себе человеческую личность, всегда останутся островки незанятой, непорабощенной, неподвластной никому территории внутри каждого из нас, это как пузырьки воздуха в заполненном водой графине с плотно ввинченной пробкой; нельзя отнять у человека всего того, что ему принадлежит по праву рождения и пребывания на земле. Мы счастливы и несчастливы вне зависимости от Системы, в которой живем, ей только кажется, что она владеет нашими душами, никакая Система не может сделать нас счастливыми и несчастливыми, мы достигаем этого сами, и часто не благодаря, а вопреки; в сущности, жизнь наша и состоит в каждодневном, ежечасном отстаивании права поступать в соответствии с нашими личными желаниями. И потому столь ценятся пузырьки воздуха свободы, отвоеванные каждым из нас, иной раз в жесточайшей борьбе. Они-то и есть самое ценное наше завоевание”.
Перипетии романа постоянно подтверждают эту мысль.
Манера художественного письма Давида Гая, вся образная структура 750-страничного романа “Средь круговращенья земного…” будоражит читательское воображение, рождает сложные эмоции. Жизнь одной семьи Гольдфедеров (в переводе с немецкого – “золотое перо”), показанная на протяжении более чем века, фокусирует в себе многое из того, что характерно для тысяч, миллионов таких семей – в России и Америке, и читатели найдут удивительные сходства, невероятные параллели с судьбами их близких в нескольких поколениях.
Меня потряс эпилог романа. Автор, живущий в Нью-Йорке, приезжает на полузапущенное кладбище в подмосковном Раменском, где он родился и где покоятся его родители. Мысли его – о вечном, о том, что он не имеет возможности постоянно бывать на кладбище, говорить с близкими и родными людьми. Это его мучает. Появляется желание перезахоронить их прах в Америке. “Стало не по себе, неуютно-знобко. Обрывалась последняя ниточка, связывавшая мою семью с тем, что называют отчим краем… Прошлое отлетало от меня, как душа от бренного тела. Я не знал, приеду ли сюда когда-нибудь. Во всяком случае, с Раменским я прощался навсегда… Рано или поздно это должно было произойти, но я не предполагал, что так мучительно отзовется внутри. Тоска не покидала меня. Надо мной проносились ветры забвения, холодили лицо, иссушали слезы. Золотое перо вспорхнуло и набрало высоту; гонимое восходящими воздушными потоками, оно летело долгие часы, миновало, никем не замеченное, охраняемые границы и устремилось далее, через моря, леса, горы, долы; легкое, невесомое, бестелесное, оно парило над землей и мчалось вперед с редкостным упорством, стремясь достичь желанной цели и приземлиться, осесть где-нибудь за многие тысячи километров, почертив свой путь “средь круговращенья земного, рождений, скорбей и кончин”…
Это – последние слова романа.