Он рисовал облик столетия

Раздумья о жизни и творчестве Марка Шагала

1. Русский ли художник Марк Шагал?

Тебя я в красках воспевал, –
Не знаю, нравится ли песня,
Но не отвергни,
Даже если
Вдали я голосом устал…
Марк Шагал. "Родина".

О Марке Шагале, великом художнике ушедшего двадцатого столетия, столетия кровавого, бурного, мятежного, написано в разных странах довольно много. Его творчество еще при жизни художника стало классикой. Но, как мне представляется, одна из отличительных черт этого творческого наследия – естественная обязательность субъективного восприятия картин Марка Шагала, его образной системы, его неповторимого цвета, стиля, настроения. Когда стоишь перед его полотнами, витражами, росписями, гобеленами, когда смотришь его графические листы, возникает сугубо индивидуальный, только твой, эмоционально неповторимый контакт. Поэтому, наверно, так интересна и так богата литература о творчестве Марка Шагала – каждый исследователь открывает каждый раз у художника что-то новое для себя и для зрителей.
Тем не менее хочется поспорить с некоторыми утверждениями, повторяющимся во многих искусствоведческих работах, статьях и публикациях о Марке Шагале. Очень многие авторы почему-то называют Марка Шагала российским, русским художником, как и период до его окончательного в 1922 году отъезда за границу – русским, российским периодом. В изданиях и в периодике на постсоветском пространстве такое понимание идет, естественно, от старого имперского и еще совсем недавнего советского великодержавного мышления. В публикациях в Европе и Америке все это, наверно, связано с определенной инерцией, привычкой, когда все пространство за железным занавесом называлось просто – Россия.
В одном из летних номеров издающегося в Лос-Анджелесе еженедельнике «Панорама», например, опубликовано эссе известного нью-йоркского писателя и искусствоведа Владимира Соловьева «Апофеоз местечковости», в котором автор активно стремится доказать, что «франко-русский» художник Марк Шагал «был и остался идишным (?) почвенником», что сущность его творчества – «апофеоз местечковости» и что он – «патриот своей колокольни», который «так и остался среди местечковых чудиков и мистиков». По В. Соловьеву, оказывается, Марк Шагал пронес через всю жизнь, сквозь все искусство «свой провинциализм, свою почвенность, свою местечковость».
Так ли это? Мне кажется, что сегодня, вступив в новое столетие, мы должны совершенно по-иному понимать и оценивать творчество Марка Шагала. В подтексте многих его произведений – драма как отдельной личности, так и многих народов и государств на земле на фоне их трагической истории. Значение Марка Шагала в истории мирового искусства – в глобальности его творчества, в общечеловечности вселенского звучания его произведений, несмотря на фактуру, связанную с его корнями и истоками, на отдельные зримые приметы еврейского местечка, его быта и нравов. Почему-то Владимир Соловьев совершенно не замечает, что на многих полотнах Шагала не трудно узнать и увидеть очертания не только родного Витебска, но и Парижа с Эйфелевой башней, и Нью-Йорка, и Чикаго, и других городов, не говоря уже о чисто зримом космическом ощущении пространства и неба вне стран и народов. Вспомним: ведь именно глядя на картины Шагала Андрей Вознесенский написал свое классическое: «Родины разны, но небо едино. Небом единым жив человек».
Можно ли назвать Марка Шагала художником французским («франко – » у В. Соловьева)? Наверно, только в том смысле, что он жил долгие свои годы во Франции, там умер и там похоронен. Шагал приехал в эту страну уже зрелым мастером, и влияние французских школ и направлений испытывал очень опосредственно. Можно ли называть Марка Шагала художником русским? Нет, конечно. Как нельзя называть время до его окончательного отъезда в 1922 году за границу «русским периодом». Такое понимание идет, к сожалению, еще от старого имперского и еще совсем недавнего советского великодержавного мышления, когда все пространство, где была Российская империя а потом Советы, называлось просто – Россия.
Но простим неточности журналистам и искусствоведам. Но ведь во многих музеях (в Париже, Амстердаме, Лондоне и других городах мира) до сих пор на надписях у картин Марка Шагала после его имени почему-то читаем в скобках – «Russian». Странное, немного непонятное определение; впрочем, музейным «научным» вольностям я уже не удивляюсь, если во всех музеях Европы и Америки возле имени выдающегося художника Хаима Сутина, родившегося в Смиловичах под Минском, написано: «Lithuanian»…

Землей, которая дала миру Марка Шагала, заложила основы его таланта, вдохновила его, была Беларусь. Он родился и вырос в Витебске, белорусско-еврейском городе, и формировался как художник под влиянием прежде всего еврейских и белорусских народных традиций. Из 35 лет своей жизни до отъезда на Запад Шагал жил непосредственно в русской среде всего только около пяти лет. Его творчество уникально по своей манере и, как мне представляется, не имеет ничего общего с так называемым русским художественным авангардом, как это пытаются представить некоторые исследователи. Только два раза в минувшем столетии работы Марка Шагала экспонировались на общей выставке с работами русских авангардистов; но и тогда отмечалось, что картины талантливого художника из Витебска слишком самостоятельны и принципиально отличаются от манеры и поисков русских авангардистов.
Родной город оставался вечным символом в его полотнах и монументальных работах, о нем он думал везде и всегда. «Витебск – это место особое, – подчеркнет Марк Шагал в своей знаменитой книге «Моя жизнь». – Здесь моя душа. Здесь и ищите меня, вот я, мои картины, мои истоки.» И уже позже, в годы Второй мировой войны, он напишет в своем знаменитом обращении «Моему родному Витебску»: «Как грустный путник, я только нес все годы твой образ на моих картинах, и так с тобой разговаривал, и, как в зеркале, тебя видел… Я не жил с тобой, но не было ни одной моей картины, которая бы не отражала твою радость и печаль.»
Художник родился в типичной хасидской семье, и, безусловно, у истоков его яркой индивидуальности прежде всего – еврейская духовная традиция, еврейская история, еврейский быт. И это несмотря на то, что развитой национальной традиции реалистической живописи у евреев не было («не сотвори себе кумира по образу и подобию своему»). Конечно, были интересные поиски и достижения в монументально-декоративном и прикладном искусстве, в частности, в росписи синагог. Сохранились, например, документы о том, что Сегал, предок Марка Шагала, в 1760 году расписал интерьер синагоги в Могилеве так интересно, что из разных стран приезжали посмотреть эту роспись. Уже в ранних картинах Марка Шагала проявилось, с одной стороны, чувство острой боли за страдания и гонения своего народа, а с другой – стремление передать всю многокрасочность хасидской символики, ощущение радости, неповторимости, волшебства самой жизни. В зрелом возрасте в литографии, картины, гобелены, витражи Марка Шагала придет углубленное понимание Торы и библейских сюжетов.
Вспоминая о витебском периоде своей жизни, Марк Шагал потом напишет: «Я бродил по улицам, искал чего-то и молился: «Господи, Ты, что прячешься в облаках или за домом сапожника, сделай так, чтобы проявилась моя душа... Яви мне мой путь. Я не хочу быть похожим на других, я хочу видеть мир по-своему». И в ответ город лопался, как скрипичная струна, а люди, покинув обычные места, принимались ходить над землей. Мои знакомые присаживались отдохнуть на кровли». До конца своих дней Марк Шагал тематически оставался художником еврейской диаспоры. Но только один национальный духовный родник не мог бы дать такой простор необычайному взлету его фантазии. Многое в духовности разных стран и народов смешивалось в первом и втором десятилетиях двадцатого века, когда начинал Шагал; многое талантливое рождалось как бы на стыках культур, языков, традиций. И огромное влияние на Марка Шагала оказал не только свой, еврейский, но бытующий тут же, рядом, в Витебске и местечках, духовный этнос и фольклор белорусов, особенно связанный с дохристианскими, языческими образами, символами, поверьями, обрядами. А кроме этого – традиции уникальной школы иконописи в этих местах на стыке православия и католичества, отличительными чертами которой является и свободная композиция, и отход от строго канонических сюжетов, и живые реальные черты у библейских и мифологических персонажей, и неожиданные колористические сочетания, и многое другое.
Они ведь истинные язычники, летутенники (белорусское слово) – эти шагаловские персонажи, парящие над землей во многих его картинах! Символика язычества читается в композициях художника, каждая – словно дивный сон, в культе живого существа, в обоготворении извечных сил природы, неба и солнца, в повторяющихся мотивах постоянного возвращения к родному месту – к витебскому дому и всему городу с его синагогами и церквями, типичными уличными сценками и неспешной бытовой суетой. Силуэты Витебска, очертания типичных белорусских местечек присутствуют постоянно во многих работах Марка Шагала, написанных на протяжении всей его жизни, влоть до самого последнего шедевра – гобелена «Иов», который находится в Чикаго в вестибюле Реабилитационного института…
С белорусской землей связано в творчестве Шагала и осмысление такой философской категории как время. Десятые, двадцатые, последующие десятилетия двадцатого века с его ужасными мировыми войнами привносят в творчество художника мотивы неуверенности, беспокойства, постоянной тревоги за свой дом, за себя и свою семью. Я смотрю на полотна Шагала, стараюсь мысленно перенестись в то время, и невольно вспоминаются знакомые строки другого поэта. «Божа! Гэткі сьвет тут моц стварыла твая! Дзе ж мой дом, дзе мой люд? Дзе айчызна мая?» («Боже! Такой мир вокруг создала сила твоя! Где же мой дом, где мой народ? Где отчизна моя?» – здесь и в дальнейшем после цитат из Янки Купалы даются подстрочные переводы.)
Янка Купала и Марк Шагал... Не слишком ли рискованное сопоставление? Но разве не показательно, что двух художественных гениев своих народов в одно и то же историческое время (Купала ровно на пять лет старше Шагала), на одной и той же земле, среди сплетения одних и тех же этносов, в одних и тех же геополитических условиях волновали одни и те же, во всяком случае, довольно близкие тревоги, надежды, раздумья, мечты. На процитированный выше вопрос сам Янка Купала ответил так: «Мой дом – прывольле зьвёзднай далі, арламі мераны абшар…” ( «Мой дом – приволье звездной дали, простор, измеренный орлами...»). А разве не к такому вечному пристанищу стремится в своих картинах Марк Шагал, прекрасно понимая, что тут, на земле, не будет счастья им – портным, извозчикам, лавочникам, скрипачам да и просто обыкновенным влюбленным... «А мы, як цені з таго сьвету, ідзём, не знаючы куды…” («А мы, как тени с того света, идем, не ведая куда...»). Именно в Витебске пишет Шагал своих голубых, розовых, зеленых и других "Влюбленных"; смотришь на полотна и вспоминается купаловская строка: «Панной ты была, я – пан. Вновь потом расцвел курган...» А может быть, шагаловские влюбленные летят над Витебском, потому что стремятся туда же, куда и лирический герой Купалы: «К зорам агністым, к прывольлю нябеснаму, вырваўшы з ціны жыцьцёвай душу, мчыся, не дайся цярпеньню балеснаму, горда пакінь земляную глушу! К зорам, што так над табой разгараюцца льніста ў мільённай на небе сяўбе, рвіся, хай думы прабіць цьму стараюцца: там херувімы спаткаюць цябе!» («К звездам огнистым, к приволью небесному, вырвав из жизненной тины душу, мчись, не поддавайся болезненному терпению, гордо оставь глушь земли! К звездам, что так над тобой разгораются в щедром небесном посеве, рвись и стремись, пусть разум пробить тьму постарается, и там херувимы встретят тебя!»).
Рвись! К звездам! Преодолеть земное притяжение, ноющее терпение, «вырвав из жизненной тины душу» (Купала), избавиться от пут земной тверди и пыли, – разве не к этому одинаково стремятся персонажи великого художника и великого поэта? «Уже ребенком я чувствовал, что во всех нас есть некая тревожная сила, – признавался Марк Шагал незадолго до своей смерти. – Вот почему мои персонажи оказались в небе раньше космонавтов». Вспомним еще раз Янку Купалу, строку, где он высказывает свое заветное желание: «Млечны шлях, што нябесны дзядзінец засьцілае, я б зьняў на зямлю і масьціў бы ім новы гасьцінец цераз родную ніву сваю…» («Млечный Путь, что устилает небесную дорогу, я бы снял на землю и мостил бы им новый проселок через свою родную ниву...»). Необычайно и совпадение у поэта и художника символов «огненного солнца», которое хочется взять в руки... А над всем этим – мотив извечного трагизма человеческого существования на земле: рождение, жизнь, старость, смерть. Янка Купала не выдержал жестокой тяжести тоталитарного коммунистического пресса и покончил жизнь самоубийством. Предчувствуя страшный исход, Марк Шагал все предвидел и предупредил человечество о грядущем страшном Холокосте ( картина «Белое распятие», написанная в 1938 г., находится в Чикагском Арт-Институте).
Возможно, мои рассуждения могут показаться несколько субъективными. Но они, как мне кажется, помогают лучше понять этих великих мастеров, постичь тайны их вдохновенного творчества. Нельзя забывать и о том, что Марк Шагал был не только знаменитый художник, но и блестящий поэт. «Теперь – туда, в края надзвездные, где ночь светла, а не темна... И песни наши, вновь чудесные, услышат земли поднебесные и стран небесных племена.» Я цитирую уже самого Марка Шагала: не правда ли, образная структура довольно близкая приведенным выше отрывкам из Янки Купалы?
Всю свою долгую жизнь Марк Шагал рисует реалии еврейского и белорусского (а не русского или французского) быта; образность его полотен близка к образности богатейшего белорусского фольклора с его гиперболизацией чувств, фантастическим преувеличением бытовых предметов, символикой чистых красок – преимущественно синих с выделением красным цветом главного. Летают у Шагала влюбленные и рыбы, петух запряжен в сани, самовар кипит на крыше, скрипка огромнее, чем Эйфелева башня… Наивность и условность, абсурд и фантазия, необычное композиционное пространство и несовместимые во времени события… Несомненно влияние на становление манеры художника и народных ремесел, ткачества, образцов резьбы по дереву и керамики. Полагаю, что безосновательно говорить о влиянии на Марка Шагала кубизма и других авангардных направлений – он просто опережал многие «измы» и ни на кого не был похож. Творчество Марка Шагала удивительно целостное и единое на протяжении всей долгой жизни художника, оно не делится на периоды, как, например, у Пикассо или многих других его современников-знаменитостей. И одна из причин этого – верность тому, что дала ему страна его детства и юности, страна становления его яркой и неповторимой индивидуальности.
Поэтому я обращаюсь к коллегам – журналистам и искусствоведам: давайте иногда минуточку подумаем, прежде чем объявить русским все, что было или случалось на территории бывших империй – царской России или Советского Союза. У русского народа тоже есть прекрасные образцы художественного творчества. Но созданное Марком Шагалом, величайшим художником двадцатого столетия, принадлежит совсем другой духовности.