lingsteeО художнике Фреде Вышкинде
Многие любители изобразительного искусства в нашей общине знакомы с творчеством этого художника: его живописные и графические работы выставлялись сравнительно часто. К сожалению его уже нет с нами. Фред Вышкинд известен как пейзажист, удивительно органично воссоздающий единство природы и архитектуры. Архитектор по образованию и призванию, он воплощал в своих работах красоту любого пейзажа, открывая в нем неповторимую образность. В его зарисовках природы привлекает масштабность, цветовая гармония, какое-то особое настроение. Графические и живописные архитектурные композиции Фреда Вышкинда запоминаются точным эмоциональным изображением общего ансамбля и отдельных деталей: мы как бы переносимся вместе с автором в то замечательное место и в ту эпоху. Разнообразна и география его композиций: Одесса, Львов, Болгария, Эстония, Москва, Узбекистан, Греция, Чехия, Чикаго, Висконсин, Мичиган… Фреда Вышкинд писал и картины тематические, с определенным сюжетом, где важен не только пейзаж, но и изображенные персонажи, как, например, в цикле работ, написанных в Иерусалиме, или в выполненной маслом прекрасной картине «Двор моего детства». Все написанное художником в разной технике и в разных жанрах отличается прежде всего каким-то особым, открытым и искренним авторским видением изображаемого, своеобразным приглашением увидеть и пережить все это вместе.
Мы встретились с Фредом Вышкиндом несколько лет назад, накануне его славного восьмидесятилетнего юбилея.
- Уважаемый Фред, говорят, что Леониду Утесову принадлежат такие слова: «Многие мечтали родиться в Одессе, но не всем это было дано». А вот вы родились 80 лет назад именно в Одессе. Сказалось ли это на том, что вы стали архитектором и художником? Как вообще начиналась ваша творческая жизнь?
- Рисовать я любил с детства, наверное, как и многие дети. Но как и всем детям моего поколения, мне хотелось быть летчиком. Я даже думал, что буду летать и в самолете рисовать. Ничего я не могу сказать и об Одессе, потому что прожил там только первые пять лет моего детства. Потом мы до 1937 года жили в Ленинграде. И, конечно же, более всего на мое дальнейшее творчество повлиял Ленинград. Я очень любил ходить по городу, восхищался им. И помню, отец мне тогда сказал, что вся эта красота называется архитектурой, что она сделана архитекторами. Это запало на всю жизнь, вот я и стал потом архитектором. Но до этого была война, все полетело кувырком. Я, как и большинство ребят моего поколения, оказался в армии, сначала в танковом училище, потом его перепрофилировали в училище самоходной артиллерии. Потом я тяжело заболел, был уволен из армии на какое-то время. Затем вернулся в армию, меня опять направили в училище, я его закончил, и началась моя недолгая карьера офицера. В 1947 году я демобилизовался и поступил в Московский архитектурный институт, который закончил в 1953 году.
На первых курсах мы активно занимались рисунком, живописью, скульптурой, получали кроме основного довольно неплохое художественное образование. Но заниматься творчеством как художник мне тогда не довелось: я был очень занят непосредственной архитектурной работой. Моя судьба складывалась очень непросто: это ведь были пятидесятые годы… В 1957 году были созданы так называемые совнархозы, и многих специалистов направили в разные концы страны. Я попал в Узбекистан по постановлению № 595 (до сих пор помню этот номер), подписанному лично секретарем ЦК Леонидом Брежневым. С 1958 года я работал в Узбекистане в Голодной степи. В этой пустыне тогда шло огромное строительство, напряженной и невероятно интересной работы было очень много. Я там проработал девять лет. Там оросили большие территории, построили десятки поселков, город Енгиер («Новая земля» – по-узбекски). Когда в 80-х годах я преподавал в Гидромелиоративном институте, среди моих студентов было уже несколько уроженцев этого построенного нами города.
В немногие свободные минуты я писал акварели, графические работы. Потом уже, вернувшись в Москву, даже участвовал в нескольких выставках в Доме архитектора. В Голодной степи я начал работать и над диссертацией, которую потом защитил. В Москве я работал в Союзводпроекте, очень крупном объединении, в которое входило 40 институтов. А с начала 80-х годов был уже на преподавательской работе.
- А как созрело у вас решение эмигрировать? Как все это произошло?
- Я должен честно и откровенно признаться, что не хотел и не собирался ехать в Америку. У меня была хорошая и интересная работа. Правда, в 1980 году я перенес тяжелейший инфаркт. И дочь наша явилась инициатором всего: надо ехать в Америку. Ее поддерживали активно и моя жена, и внучка. Да и сама атмосфера в Союзе в конце восьмидесятых была тяжелая, тревожная, антисемитская. И мы приехали сюда. Я чувствовал себя тогда очень неважно. Но здесь сделали операцию на сердце, и я ожил. У меня оказалось много свободного времени, я стал активно рисовать, пошел в колледж в арт-класс, освоил живопись маслом. В общем, увлекся творчеством и очень счастлив, что все это произошло, что я оказался в этой стране и получил возможность заниматься тем, чем мне хотелось заниматься раньше. Я стал предлагать свои работы на выставки, и первый же мой рисунок, предложенный на выставку в библиотеке Скоки, получил приз.
- Были ли у вас серьезные психологические и другие проблемы адаптации, вхождения в новую жизнь здесь, в Америке?
- Больших проблем у меня не было. Я неплохо владел английским. Сразу же возникли непосредственные контакты с людьми, я пошел в колледж, учился там и – главное – чувствовал себя вполне комфортно в арт-классе, постоянно общаясь с коллегами-американцами. Меня приятно удивила доброжелательность американцев, я посещал и специальный клуб в синагоге, где американские волонтеры помогали нам, приехавшим из России. Поражала открытость, улыбчивость американцев, особенно после нашего хмурого и озабоченного общества, которое мы оставили. Поразило нас здесь и американское изобилие, потому что когда мы уезжали, у нас там в 1991 году были просто пустые магазины. Еду мы там не покупали, а доставали. В один из первых дней здесь над нами взяла шефство одна американская еврейская семья. Мы стали друзьями с этими людьми, до сих пор поддерживаем с ними дружеские отношения. Помню, как в первые дни нас повели в Orchestra Hall, мы увидели прекрасный зал и услышали великолепный концерт из произведений Чайковского… Так начиналось наше вхождение в новую жизнь. А потом… За эти годы я участвовал во многих (более 100) экспозициях, состоялись и 22 мои персональные выставки.
- За эти американские годы вы как художник создали уже довольно много. Вы успешно работаете в разной технике, в разных жанрах. Как вы считаете: появились ли здесь в вашем творчестве какие-то новые особенности, новые черты?
- Вы знаете, я люблю изображать красоту окружающего мира. Это могут быть самые разнообразные пейзажи, натюрморты, тематические композиции. Мне доставляет удовольствие пробовать себя именно в разных жанрах. В зависимости от изображаемого объекта, от настроения я пишу или маслом, или акварелью, или пастелью, или создаю графическую работу. У меня нет особых концептуальных идей, как у некоторых художников. Считаю, что основная, главная задача художника – увидеть красоту и ее передать.
- Поддерживаете ли вы связи с коллегами, с другими художниками нашей общины?
- Я считаю, что в нашей чикагской русскоязычной общине очень высокий процент талантливых людей. Со многими я дружу и поддерживаю близкие отношения. Высоко ценю творчество Израиля Радунского, особенно его акварели. Хорошее творческое общение у меня с Василием Мязиным, с Михаилом Каневским, с Леонидом Осенним, со многими другими художниками. Приятно, что все они – сторонники реалистической школы, в отличие от большинства наших американских коллег, у которых сейчас мода на формальное начало, на модернистские поиски. Мне даже кажется, что они не всегда владеют художническим ремеслом. Главное у них – выразить какую-то свою концепцию, придуманную заранее. Я до сих пор хожу в колледж, в арт-класс, я его использую как студию, как мастерскую, общаюсь и дружу с американскими художниками. Они восхищаются нашей реалистической манерой, но практически никто в ней не работает. У них – своя школа, свои представления.
- Считаете ли вы, что на основе наших взаимных контактов и русско-английского двуязычия в Америке уже существует новая русско-американская культура, литература, искусство?
- Мне кажется, что все это будет характерно для представителей следующего за нами поколения, для наших детей и внуков. Но мы ведь как художники сформировались в той жизни, и от американской культуры мы еще довольно далеки, хотя контакты становятся все теснее и плодотворнее. Когда я пишу пейзажи с видами Чикаго, наверное, сказывается и влияние американской традиции. А вот молодые представители нашей эмиграции – я это вижу в нашем арт-классе – уже довольно активно осваивают тенденции американской моды. Возможно, чтобы быть более востребованными, чем мы, уже пожилые художники реалистического направления.
- В этом отношении, видимо, очень важна и проблема возможности выставляться. В последнее время мы часто говорим о необходимости общинного центра – здания, где были бы и залы для выставок. А показать нам ведь есть что.
- Согласен с вами, мы очень ограничены в такой возможности. Да и галереи не очень охотно берут наши работы. Из ближайших событий назову выставку, которая 1мая откроется у нас в Скоки в Эмили-парке, замечательном уголке нетронутой природы, где мы очень часто пишем с натуры. В ней я буду участвовать вместе с Леонидом Кублановым и Анатолием Упартом.
- Мы уже, дорогой Фред, по немногим публикациям, но все-таки знакомы и с вашим литературным творчеством – с вашими рассказами. Когда и почему вы начали их писать?
- Жизнь моя, как я уже говорил, была насыщена многочисленными событиями. Случалось всякое, и во время войны, и в Голодной степи, и после. И меня все время как бы подмывало рассказать о многом, что я видел и что пережил. И уже здесь, в Америке я начал писать такие вот непридуманные истории. Первые из них были опубликованы еще в журнале «For You». Я написал уже около пятидесяти таких рассказов, почти все они –воспоминания о том, что было на самом деле. Они были встречены благосклонно в литературной студии, которой руководит Ефим Чеповецкий. Меня это вдохновило, я даже иногда отставлял в сторону кисти и карандаш и садился что-то записывать. Потом вышел наш альманах, где были опубликованы эти рассказы и репродукции моих картин. Постепенно я начал писать и так называемые выдуманные рассказы, их внутренняя основа – знаменитая фраза Булата Окуджавы: «Вымысел не есть обман…» И все-таки каждый мой рассказ «из собственной судьбы я выдергивал по нитке» – такие они...
Память об этом художнике и литераторе долго будет жить в нашей эмигрантской общине в Чикаго.
четверг, 5 августа 2010 г.
В его картинах – красота природы
На выставке работ художника Андрея Ванджалы
Когда мы знакомимся с творчеством художника Андрея Ванджалы, мы сразу же обращаем внимание на его бесконечную влюбленность в природу родной Украины – земли, откуда он приехал сюда. Поэтому он так увлечен жанром пейзажа. Каждую свою картину художник пишет маслом в классических традициях, тщательно и достоверно. И одновременно в этих работах ощущается авторское отношение к изображаемому, его эмоциональное настроение, его внимательный взгляд, старающийся не пропустить интересные черты натуры, ее детали, тонкости, подробности, неожиданности.
В картине «Утро в деревне», например, нас привлекает своей простотой и каким-то гостеприимством обычный глинобитный крестьянский домик, освещенный ранними лучами солнца. На переднем плане за оградой – цветущие подсолнухи, дальше – зелень лесных деревьев. Интересно выписаны цветовые контрасты, в зеленых градациях света и тени, в лаконичных, но очень выразительных облаках в голубом небе передано мягкое лирическое настроение. В этой картине строго реалистического по своей манере автора заявлено скорее эмоциональное импрессионистское начало. Как и в работе «Восход солнца», где удивительно тонко и красочно подчеркивается радость восприятия этих мгновений в природе.
Соответствующее настроение читается и в других пейзажных работах Андрея Ванджалы. Мы словно бы ощущаем дуновение ветра на берегу красивой реки («Над Бугом»), – так изящно выписаны здесь березки, необычная линия берега, камни у самой воды, кустарник, зовущая тропа. В картине «Золотая осень» автор подчеркивает свое явное восхищение желтизной листвы изображенных березок в лесном массиве. Здесь сохраняется общая экспрессивная колористическая тональность и обращается внимание на разнообразие оттенков желтого цвета листьев таких стройных и изящных деревьев. Законченность и гармония композиции, авторская влюбленность в изображаемое пространство, точное ощущение перспективы, – все это привлекает в работе «Закат», где так колоритны и гамма красок вокруг заходящего солнца, и простор широкой реки, и живописные облака в небе, и желтые цветы на переднем плане. А в композиции «Перед бурей» подчеркнуто уже совсем другое настроение в пейзаже. Водная гладь здесь отражает более мрачное и тревожное состояние предгрозового неба; общая эмоциональная тональность ощущается в графических линиях и многообразии красок, изображающих берег реки в этом красивом месте.
Тем не менее художник в своих работах в этом жанре вовсе не старается приукрасить тот или иной пейзаж, а приглашает зрителей просто вместе взглянуть на него, всмотреться, как бы побывать там, в том уголке природы. В картине «Прикарпатье» привлекает цветовая гамма горного склона, ручей по покрытому камнями мелкому дну, тронутые первой желтизной осени красивые заросли, изображенные в таких богатых цветовых оттенках. Близка к этой работе по настроению картина «Река в лесу». А вот «Ясенитская церковь» – редкий для этого автора пейзаж со строением, в данном случае – интересным по своей архитектуре деревянным церковным зданием. Своеобразное торжество всевозможных оттенков желтого цвета доминирует в полотне «Осенний лес». Очень лирична по своему настроению картина «Лесной ручей», решенная в оттенках зеленого цвета, куда как бы врывается зовущая, приглашающая к себе голубизна ручья в центре композиции. Здесь ощущается магия локального уголка природы в отличие, например, от таких картин художника, где акцентируется прежде всего перспектива, уходящая даль натуры. Характерным в этом отношении является полотно «Лето». На переднем плане композиции изображены привлекательные красные и белые полевые цветы, затем – зеленые трава и кустарник, за ним – огромное желтое поле. А на дальнем плане – дорога, линия построек, ощущение присутствия людей. И над всем этим – красивое голубое небо с белыми облаками. Картину можно назвать своеобразным гимном этому времени года – лету...
Другая группа работ Андрея Ванджалы, представленная на выставке, – это его натюрморты. Художник пишет всевозможные букеты цветов с каким-то особым страстным увлечением. У каждой такой картины можно подолгу стоять, всматриваясь и восхищаясь и самой натурой, и техникой и экспрессией ее передачи. Вот, например, написанные мастехином «Маки и ромашки» – картина, привлекающая своей эмоциональностью, ярким контрастом белого и красного цветов, какой-то особой композиционной законченностью. Свои, особые у художника и «Подсолнухи», написанные, конечно же, не без влияния образцов классической живописи. Но обратите внимание на то, с какой тщательностью и подробностью выписан каждый лепесток цветка, каждый листик. Поражает авторское многообразие колористических оттенков в желтом цвете, зеленом, красном, белом... А в других букетных композициях художник старается показать в увиденной им натуре всю палитру красок и оттенков цвета, все их бесконечное многообразие. Привлекает и композиционная гармония в каждом изображенном букете, особенно в таких работах как «Полевые цветы», «Цветы лесные», «Маки», «Сирень» и других. Яркая сочность масляных красок, колористическое богатство, проработанность каждой линии, каждого штриха, нанесенных на полотно кистью и мастехином, – все это впечатляет, возникает ощущение запаха изображенной натуры. Интересно решает художник каждый раз и вазы, в которых стоят эти букеты: они никогда не повторяются, они интересны и по форме, и по освещению. В каждом натюрморте мы чувствуем состояние души автора, его восхищение натурой и подсознательный призыв к зрителям вместе всмотреться, вдуматься, обогатиться этой красотой.
О себе художник Андрей Ванджала рассказывает очень сжато и скупо. Родился он в селе Каменка Бугская в Западной Украине, отец был священником, мать – учительницей. Рисовать начал с самого детства. Места вокруг родного села были очень красивые, и все это вдохновляло зарисовывать пейзажи. Андрей много рисовал в школе, активно участвовал в разных оформительских работах. Служил в армии, учился в техникуме пищевой промышленности. Работал некоторое время по специальности. Потом его приняли на работу в художественную мастерскую. Все время писал картины. По его признанию, с самого начала своего творчества стал ощущать сильное влияние русской классической живописи, особенно ему нравились произведения Шишкина, Айвазовского, Саврасова, других художников. Через некоторое время поступил в Московский народный университет искусств на заочное отделение факультета изобразительного искусства и закончил его.
С 1993 года живет в Америке. Занят конкретной работой в одной из компаний, а в свободное время создает свои картины.
«Стараюсь делать это ежедневно и постоянно, – говорит Андрей Ванджала. – Здесь у меня полная свобода творчества. Считаю именно творчество, живопись – главным в моей жизни. Замыслов много, но студии или мастерской у меня нет – мольберт стоит в спальне.
Пишу в основном все по памяти. То, что когда-то видел, пережил, запомнил. Что поразило и впечатлило. Иногда есть возможность поставить натуру, например, когда пишу букеты цветов. Написанное немного продаю, немного раздаю...».
Произведения этого художника находятся во многих частных коллекциях в Украине, Польше, Канаде, Германии, Австрии и у нас в Соединенных Штатах. Выставляется он сравнительно редко. Его работы экспонировались в Чикаго в «Rose Gallery», недавно он со своими картинами принимал участие в «Outdoor Art Fair» в Гленвью.
Андрей Ванджала изображает в своих картинах то, что ему очень нравится. Как правило, подчеркнутая им красота природы нравится и зрителям. Поздравим же художника с этой выставкой и пожелаем ему дальнейших творческих успехов.
Когда мы знакомимся с творчеством художника Андрея Ванджалы, мы сразу же обращаем внимание на его бесконечную влюбленность в природу родной Украины – земли, откуда он приехал сюда. Поэтому он так увлечен жанром пейзажа. Каждую свою картину художник пишет маслом в классических традициях, тщательно и достоверно. И одновременно в этих работах ощущается авторское отношение к изображаемому, его эмоциональное настроение, его внимательный взгляд, старающийся не пропустить интересные черты натуры, ее детали, тонкости, подробности, неожиданности.
В картине «Утро в деревне», например, нас привлекает своей простотой и каким-то гостеприимством обычный глинобитный крестьянский домик, освещенный ранними лучами солнца. На переднем плане за оградой – цветущие подсолнухи, дальше – зелень лесных деревьев. Интересно выписаны цветовые контрасты, в зеленых градациях света и тени, в лаконичных, но очень выразительных облаках в голубом небе передано мягкое лирическое настроение. В этой картине строго реалистического по своей манере автора заявлено скорее эмоциональное импрессионистское начало. Как и в работе «Восход солнца», где удивительно тонко и красочно подчеркивается радость восприятия этих мгновений в природе.
Соответствующее настроение читается и в других пейзажных работах Андрея Ванджалы. Мы словно бы ощущаем дуновение ветра на берегу красивой реки («Над Бугом»), – так изящно выписаны здесь березки, необычная линия берега, камни у самой воды, кустарник, зовущая тропа. В картине «Золотая осень» автор подчеркивает свое явное восхищение желтизной листвы изображенных березок в лесном массиве. Здесь сохраняется общая экспрессивная колористическая тональность и обращается внимание на разнообразие оттенков желтого цвета листьев таких стройных и изящных деревьев. Законченность и гармония композиции, авторская влюбленность в изображаемое пространство, точное ощущение перспективы, – все это привлекает в работе «Закат», где так колоритны и гамма красок вокруг заходящего солнца, и простор широкой реки, и живописные облака в небе, и желтые цветы на переднем плане. А в композиции «Перед бурей» подчеркнуто уже совсем другое настроение в пейзаже. Водная гладь здесь отражает более мрачное и тревожное состояние предгрозового неба; общая эмоциональная тональность ощущается в графических линиях и многообразии красок, изображающих берег реки в этом красивом месте.
Тем не менее художник в своих работах в этом жанре вовсе не старается приукрасить тот или иной пейзаж, а приглашает зрителей просто вместе взглянуть на него, всмотреться, как бы побывать там, в том уголке природы. В картине «Прикарпатье» привлекает цветовая гамма горного склона, ручей по покрытому камнями мелкому дну, тронутые первой желтизной осени красивые заросли, изображенные в таких богатых цветовых оттенках. Близка к этой работе по настроению картина «Река в лесу». А вот «Ясенитская церковь» – редкий для этого автора пейзаж со строением, в данном случае – интересным по своей архитектуре деревянным церковным зданием. Своеобразное торжество всевозможных оттенков желтого цвета доминирует в полотне «Осенний лес». Очень лирична по своему настроению картина «Лесной ручей», решенная в оттенках зеленого цвета, куда как бы врывается зовущая, приглашающая к себе голубизна ручья в центре композиции. Здесь ощущается магия локального уголка природы в отличие, например, от таких картин художника, где акцентируется прежде всего перспектива, уходящая даль натуры. Характерным в этом отношении является полотно «Лето». На переднем плане композиции изображены привлекательные красные и белые полевые цветы, затем – зеленые трава и кустарник, за ним – огромное желтое поле. А на дальнем плане – дорога, линия построек, ощущение присутствия людей. И над всем этим – красивое голубое небо с белыми облаками. Картину можно назвать своеобразным гимном этому времени года – лету...
Другая группа работ Андрея Ванджалы, представленная на выставке, – это его натюрморты. Художник пишет всевозможные букеты цветов с каким-то особым страстным увлечением. У каждой такой картины можно подолгу стоять, всматриваясь и восхищаясь и самой натурой, и техникой и экспрессией ее передачи. Вот, например, написанные мастехином «Маки и ромашки» – картина, привлекающая своей эмоциональностью, ярким контрастом белого и красного цветов, какой-то особой композиционной законченностью. Свои, особые у художника и «Подсолнухи», написанные, конечно же, не без влияния образцов классической живописи. Но обратите внимание на то, с какой тщательностью и подробностью выписан каждый лепесток цветка, каждый листик. Поражает авторское многообразие колористических оттенков в желтом цвете, зеленом, красном, белом... А в других букетных композициях художник старается показать в увиденной им натуре всю палитру красок и оттенков цвета, все их бесконечное многообразие. Привлекает и композиционная гармония в каждом изображенном букете, особенно в таких работах как «Полевые цветы», «Цветы лесные», «Маки», «Сирень» и других. Яркая сочность масляных красок, колористическое богатство, проработанность каждой линии, каждого штриха, нанесенных на полотно кистью и мастехином, – все это впечатляет, возникает ощущение запаха изображенной натуры. Интересно решает художник каждый раз и вазы, в которых стоят эти букеты: они никогда не повторяются, они интересны и по форме, и по освещению. В каждом натюрморте мы чувствуем состояние души автора, его восхищение натурой и подсознательный призыв к зрителям вместе всмотреться, вдуматься, обогатиться этой красотой.
О себе художник Андрей Ванджала рассказывает очень сжато и скупо. Родился он в селе Каменка Бугская в Западной Украине, отец был священником, мать – учительницей. Рисовать начал с самого детства. Места вокруг родного села были очень красивые, и все это вдохновляло зарисовывать пейзажи. Андрей много рисовал в школе, активно участвовал в разных оформительских работах. Служил в армии, учился в техникуме пищевой промышленности. Работал некоторое время по специальности. Потом его приняли на работу в художественную мастерскую. Все время писал картины. По его признанию, с самого начала своего творчества стал ощущать сильное влияние русской классической живописи, особенно ему нравились произведения Шишкина, Айвазовского, Саврасова, других художников. Через некоторое время поступил в Московский народный университет искусств на заочное отделение факультета изобразительного искусства и закончил его.
С 1993 года живет в Америке. Занят конкретной работой в одной из компаний, а в свободное время создает свои картины.
«Стараюсь делать это ежедневно и постоянно, – говорит Андрей Ванджала. – Здесь у меня полная свобода творчества. Считаю именно творчество, живопись – главным в моей жизни. Замыслов много, но студии или мастерской у меня нет – мольберт стоит в спальне.
Пишу в основном все по памяти. То, что когда-то видел, пережил, запомнил. Что поразило и впечатлило. Иногда есть возможность поставить натуру, например, когда пишу букеты цветов. Написанное немного продаю, немного раздаю...».
Произведения этого художника находятся во многих частных коллекциях в Украине, Польше, Канаде, Германии, Австрии и у нас в Соединенных Штатах. Выставляется он сравнительно редко. Его работы экспонировались в Чикаго в «Rose Gallery», недавно он со своими картинами принимал участие в «Outdoor Art Fair» в Гленвью.
Андрей Ванджала изображает в своих картинах то, что ему очень нравится. Как правило, подчеркнутая им красота природы нравится и зрителям. Поздравим же художника с этой выставкой и пожелаем ему дальнейших творческих успехов.
Анатолий Упарт: «Меня интересует правда реальности»
На выставке художника
В продолжающейся серии художественных выставок в Центре для пожилых «Forever Young» открылась экспозиция работ молодого художника Анатолия Упарта, еще сравнительно мало известного в нашей общине. Поэтому сначала представим его. Он приехал в Америку с родителями семнадцатилетним в 1993 году из Минска. Там учился в 26-й школе, ставшей с 1991 года художественным лицеем. Много рисовал, активно изучал историю искусств, фольклор. Весной 1996 года удалось поступить в Школу Чикагского Арт-Института, которую закончил в 2000 году. Учился там на отделении гравюры, а когда приходил домой после школы, занимался живописью. Работал в реставрационной мастерской, в библиотеке Арт-Института. Бывал в Италии, где изучал историю живописи и технику реставрационных работ. В последнее время творчески связан совместными выставками и работой с коллективной мастерской в районе Logan-сквера. Там однажды освободилась одна из студий, Анатолий приобрел ее и перевел туда всю свою художественную продукцию: стал впервые делать гравюры и писать живопись в одном месте.
На этой выставке представлены его произведения, написанные преимущественно в самые последние годы. Это живописные картины, выполненные маслом, и графические работы – офорты и гравюры по дереву. Основной лейтмотив живописи Анатолия Упарта последнего времени – природные естественные формы, увядшие, засохшие цветы, растения, сохранившие форму и красоту. Художник как бы вытаскивает из прошлого эти темы и связывает с тем, что он переживает и о чем думает сегодня. Это настроение хорошо передано в картине «Сухие подсолнухи», в композиции «Дань...», где изображен растущий в полях Иллинойса компасный цветок, который движется за солнцем, за светом. А когда он засыхает, он совершенно меняет свою форму и становится очень интересен. В одной из последних картин, которая называется «Подобранное в августе», тщательно выписанная конкретная веточка будто заговорила. Рядом – любопытная работа «Каштановые листья», попытка художника взглянуть на драму статических предметов и ухватить, что же происходит с ними. В натюрморте «Поле подсолнухов» изображена ночь, а вдали видны огни завода, все это создает впечатление восприятия пейзажа во время движения.
Попытка всмотреться в простые, но необычные предметы, найти своеобразный баланс между реалистическим и абстрактным началом читается в натюрмортах «Бутылка рижского бальзама», «Стол гравюры», где изображены металлические доски для офортов (два таких натюрморта), в немного загадочном натюрморте «Оберточная бумага». Все работы маслом написаны Анатолием Упартом с натуры, за исключением картины «Псевдотопографический вид Осипович». Как признается художник, в этой работе – стремление впомнить дом его прадедушки, который жил в Осиповичах, местечке недалеко от Минска. Основа здесь реалистическая – черно-белая фотография бабушки автора, прабабушки, мамы, сидящей еще маленьким ребенком у бабушки на руках... Соответственно подобраны цвета. Это взгляд художника вглубь себя: он продолжает попытку реально восстановить предметы, которые остались в памяти, реконструировать воспоминание с точки зрения духовного смысла.
Интересна своеобразная художественная перекличка в двух портретных работах Анатолия Упарта. «Юный адмирал» – так назвал художник портрет сына, изображенного в треугольной шляпе мальтийского командора. А рядом – фрегат, который он, как необычный персонаж, ждет. Идея работы возникла во время поездки автора с сыном в Венецию. А в живописном портрете «Сын и подсолнух» – иное настроение, своеобразное осмысление радости жизни и ее манящей перспективы.
Возможно, более сложный творческий поиск художника заявлен в его графических работах. Все экспонируемые гравюры выполнены в основном по дереву. Художник наносит рисунок тушью прямо на доску, потом старается, по его признанию, «вырезать правдивее самой линии пера». Еще в Школе Арт-института написана работа «Анахореты», где изображены два отшельника в пустыне. Интерьер, заполненный светом и тенью, привлекает в гравюре «Тебя здесь никогда нет», в этой же стилистике выполнена работа «Мать и ребенок». Мы чувствуем авторское настроение, читаем ностальгию по детству еще сравнительно молодого художника. С натуры написана гравюра «Мертвая рыбка», где изображена внутренность аквариума, водоросли, плавающие вверху рыбки, а внизу – мертвая... Глубина перспективы привлекает в гравюре «Зимний пейзаж»: все покрыто снегом – мостики, поселок вдали... Мы воспринимаем всю композицию в этой работе как бы взглядом персонажа в шапке-ушанке, сидящего спиной к нам... Интересен офорт «Ржавец», где художник изобразил уголок деревни возле Веснянки под Минском. Очень забавны и наводят на размышления эти предметы старого хозяина дома, который не выбрасывает все, что сопутствует его повседневной жизни, что рядом с ним.
Здесь в Чикаго художником написана интереснейшая гравюра «Церковь святого Яна Контыйского». Анатолия Упарта привлекло то, что территория позади апсиды этой церкви не застроена, там большое пространство и открывается удивительный вид на это уникальное архитектурное сооружение, на эту постройку, в которой есть своеобразная архитектурная загадка. Гравюра выполнена в технике офорта с акватинтой и отпечатана на японской бумаге.
Накануне открытия выставки мы встретились и поговорили с художником Анатолием Упартом.
- Почему вас, Анатолий, привлекла в последних живописных и графических работах именно такая стилистика?
- Я приглашаю моих зрителей прежде всего подумать и поразмышлять. Меня интересует в последнее время взгляд на природу с точки зрения самой же природы и с точки зрения человека в ней, определенная предметность природы и заложенная в этой предметности духовность. И как наша душа, сердце и разум воспринимают все это. Многие материальные предметы активно подталкивают нас к вещам и понятиям духовным. Например, растения, особенно засохшие, напоминают нам самих себя. Меня это очень интересует: увидеть это, подумать, поразмышлять, зафиксировать на холсте или в гравюре.
- В этих формах, линиях вы видите своеобразная красоту?
- Да, но она парадоксальна: она иногда более кричащая в неживых предметах, чем в живых. Засохшие растения, заброшенные здания, разбросанные предметы в комнате говорят нам, как мне видится, иногда больше, чем эти же пространства, когда они были наполнены жизнью. Задача искусства – говорить правду. Импрессионисты говорили, что мы должны смотреть на реальность только через призму своей индивидуальности. Вот и она, эта индивидуальность, становится определенным стилем. Часто говорят о самовыражении. Но то, что внутри – это мое личное дело. И если что-то мне подсказывает, что можно увидеть истину там, где не смотрят, то моя задача – показать это, утаивать это нельзя. Надо говорить правду реальными методами для конкретного человека. Я хотел в своих поисках отказаться от каких-то оков, существующих внутри меня и снаружи и сказать то, что я вижу наиболее приемлемым образом. Я не фанатик ни реализма, ни абстракционизма. Меня интересует правда реальности. Например, все экспонируемые здесь работы маслом написаны не от светлого к темному, а наоборот. Фон сначала темно-коричневый, потом идет преодоление его. Тут, наверное, сказывается влияние классики – Тициана, Веронезе, Караваджо и других мастеров. И каждый светлый мазок на таком фоне звучит в сто раз громче. Соответственно начинаешь думать о композиции не похожей, например, на картины импрессионистов, а на формы, как мне кажется, более драматические и одинокие, чем когда рисуешь темными красками, поверх светлого холста. И ощущение красоты хочется передать именно в этом процессе.
- Вы сказали о влиянии на ваше творчество классиков. Продолжается ли оно и сегодня?
- Я всегда любил русский авангард, эта любовь, естественно, не прошла. Особенно к Филонову и другим. Я немного с презрением, если можно так сказать, относился всегда к стилю. То, что я делаю, это – метод. Он может привести как к абсолютно реалистическому результату, так и к абстрактному, как это было у Филонова. Повлияло на меня и искусство супрематистов с их треугольниками, квадратами и другой формальной основой. Реалистические изображения в живописи последние лет 200 – 300 использовались, как правило, для услаждения глаза смотрящего. Публике нравится, когда она узнает себя, красивые – желательно – предметы, которые ее окружают. Считаю, что в этом есть определенная опасность. Потому что, с одной стороны, ты должен сказать правду о любом даже красивом предмете, с другой стороны, красивые вещи скорей всего продадутся. Поэтому реализм, к сожалению, очень часто переходит в маразматические попсовые формы (например, в живописи Шилова). Я не принимаю этого и не собираюсь быть толерантным. Художники в искусстве – это и вольнодумцы, и еретики, и прочие... В русской живописи прошлого столетия считаю примером живописца Павла Корина, его полотно «Русь уходящая». И опять-таки вспоминаются его слова о том, что занятие искусством – это духовный подвиг. И это мы видим в лучших произведениях классиков.
- Вы сюда приехали совсем молодым. Как проходила ваша адаптация к новой жизни? Ощущаете ли вы себя эмигрантом?
- Я приехал, когда мне было почти 18. Вскоре на сходке белорусов я сказал, что мой приезд сюда закалил мою привязанность к культуре Беларуси, к ее истории и шедеврам в живописи и гравюре. Я себя чувствую в Америке, с одной стороны, удобно, хотя все, что здесь, не столь родное. С другой стороны, в силу определенных моих особенностей я стою немного в стороне от русской культурной общины. Те темы, которые меня интересуют, и мое мировоззрение часто воспринимаются в штыки. В старине меня всегда привлекала не только ее внешняя сторона, но и содержание. Современный быт и многие установившиеся привычки выглядят для меня часто довольно тускло и неинтересно. К тому же разные разобщения в эмигрантской среде, в том числе и этнические, и религиозные, и внутри таких групп иногда меня просто расстраивают. Почему-то стало политически некорректным намекать людям, что есть что-то большее, чем они сами. Публика, к сожалению, скатилась до такого уровня, что чем сахарнее косточка и чем она более пустая, тем она лучше и вкуснее, ее скорее ухватят и тем больше этих косточек съедят. Потребительство, как мне кажется, сильно ударило по искусству в последнее время. А ведь художник должен искать истину, а не пытаться нарисовать красивый цветочек для пропитания. То, что вы увидите на этой выставке, не есть поиск личного стиля, потому что у меня его никогда не будет. Реализм отличается определенной анонимностью, как и абстракция, впрочем. И я сейчас в этих холстах пытаюсь сказать то, что мертвая натура (натюрморт, предметность бытия) такая же одухотворенная, как и все живое.
- Спасибо вам, Анатолий, за беседу и за эту вашу оригинальную выставку. Желаем дальнейших новых творческих достижений!
В продолжающейся серии художественных выставок в Центре для пожилых «Forever Young» открылась экспозиция работ молодого художника Анатолия Упарта, еще сравнительно мало известного в нашей общине. Поэтому сначала представим его. Он приехал в Америку с родителями семнадцатилетним в 1993 году из Минска. Там учился в 26-й школе, ставшей с 1991 года художественным лицеем. Много рисовал, активно изучал историю искусств, фольклор. Весной 1996 года удалось поступить в Школу Чикагского Арт-Института, которую закончил в 2000 году. Учился там на отделении гравюры, а когда приходил домой после школы, занимался живописью. Работал в реставрационной мастерской, в библиотеке Арт-Института. Бывал в Италии, где изучал историю живописи и технику реставрационных работ. В последнее время творчески связан совместными выставками и работой с коллективной мастерской в районе Logan-сквера. Там однажды освободилась одна из студий, Анатолий приобрел ее и перевел туда всю свою художественную продукцию: стал впервые делать гравюры и писать живопись в одном месте.
На этой выставке представлены его произведения, написанные преимущественно в самые последние годы. Это живописные картины, выполненные маслом, и графические работы – офорты и гравюры по дереву. Основной лейтмотив живописи Анатолия Упарта последнего времени – природные естественные формы, увядшие, засохшие цветы, растения, сохранившие форму и красоту. Художник как бы вытаскивает из прошлого эти темы и связывает с тем, что он переживает и о чем думает сегодня. Это настроение хорошо передано в картине «Сухие подсолнухи», в композиции «Дань...», где изображен растущий в полях Иллинойса компасный цветок, который движется за солнцем, за светом. А когда он засыхает, он совершенно меняет свою форму и становится очень интересен. В одной из последних картин, которая называется «Подобранное в августе», тщательно выписанная конкретная веточка будто заговорила. Рядом – любопытная работа «Каштановые листья», попытка художника взглянуть на драму статических предметов и ухватить, что же происходит с ними. В натюрморте «Поле подсолнухов» изображена ночь, а вдали видны огни завода, все это создает впечатление восприятия пейзажа во время движения.
Попытка всмотреться в простые, но необычные предметы, найти своеобразный баланс между реалистическим и абстрактным началом читается в натюрмортах «Бутылка рижского бальзама», «Стол гравюры», где изображены металлические доски для офортов (два таких натюрморта), в немного загадочном натюрморте «Оберточная бумага». Все работы маслом написаны Анатолием Упартом с натуры, за исключением картины «Псевдотопографический вид Осипович». Как признается художник, в этой работе – стремление впомнить дом его прадедушки, который жил в Осиповичах, местечке недалеко от Минска. Основа здесь реалистическая – черно-белая фотография бабушки автора, прабабушки, мамы, сидящей еще маленьким ребенком у бабушки на руках... Соответственно подобраны цвета. Это взгляд художника вглубь себя: он продолжает попытку реально восстановить предметы, которые остались в памяти, реконструировать воспоминание с точки зрения духовного смысла.
Интересна своеобразная художественная перекличка в двух портретных работах Анатолия Упарта. «Юный адмирал» – так назвал художник портрет сына, изображенного в треугольной шляпе мальтийского командора. А рядом – фрегат, который он, как необычный персонаж, ждет. Идея работы возникла во время поездки автора с сыном в Венецию. А в живописном портрете «Сын и подсолнух» – иное настроение, своеобразное осмысление радости жизни и ее манящей перспективы.
Возможно, более сложный творческий поиск художника заявлен в его графических работах. Все экспонируемые гравюры выполнены в основном по дереву. Художник наносит рисунок тушью прямо на доску, потом старается, по его признанию, «вырезать правдивее самой линии пера». Еще в Школе Арт-института написана работа «Анахореты», где изображены два отшельника в пустыне. Интерьер, заполненный светом и тенью, привлекает в гравюре «Тебя здесь никогда нет», в этой же стилистике выполнена работа «Мать и ребенок». Мы чувствуем авторское настроение, читаем ностальгию по детству еще сравнительно молодого художника. С натуры написана гравюра «Мертвая рыбка», где изображена внутренность аквариума, водоросли, плавающие вверху рыбки, а внизу – мертвая... Глубина перспективы привлекает в гравюре «Зимний пейзаж»: все покрыто снегом – мостики, поселок вдали... Мы воспринимаем всю композицию в этой работе как бы взглядом персонажа в шапке-ушанке, сидящего спиной к нам... Интересен офорт «Ржавец», где художник изобразил уголок деревни возле Веснянки под Минском. Очень забавны и наводят на размышления эти предметы старого хозяина дома, который не выбрасывает все, что сопутствует его повседневной жизни, что рядом с ним.
Здесь в Чикаго художником написана интереснейшая гравюра «Церковь святого Яна Контыйского». Анатолия Упарта привлекло то, что территория позади апсиды этой церкви не застроена, там большое пространство и открывается удивительный вид на это уникальное архитектурное сооружение, на эту постройку, в которой есть своеобразная архитектурная загадка. Гравюра выполнена в технике офорта с акватинтой и отпечатана на японской бумаге.
Накануне открытия выставки мы встретились и поговорили с художником Анатолием Упартом.
- Почему вас, Анатолий, привлекла в последних живописных и графических работах именно такая стилистика?
- Я приглашаю моих зрителей прежде всего подумать и поразмышлять. Меня интересует в последнее время взгляд на природу с точки зрения самой же природы и с точки зрения человека в ней, определенная предметность природы и заложенная в этой предметности духовность. И как наша душа, сердце и разум воспринимают все это. Многие материальные предметы активно подталкивают нас к вещам и понятиям духовным. Например, растения, особенно засохшие, напоминают нам самих себя. Меня это очень интересует: увидеть это, подумать, поразмышлять, зафиксировать на холсте или в гравюре.
- В этих формах, линиях вы видите своеобразная красоту?
- Да, но она парадоксальна: она иногда более кричащая в неживых предметах, чем в живых. Засохшие растения, заброшенные здания, разбросанные предметы в комнате говорят нам, как мне видится, иногда больше, чем эти же пространства, когда они были наполнены жизнью. Задача искусства – говорить правду. Импрессионисты говорили, что мы должны смотреть на реальность только через призму своей индивидуальности. Вот и она, эта индивидуальность, становится определенным стилем. Часто говорят о самовыражении. Но то, что внутри – это мое личное дело. И если что-то мне подсказывает, что можно увидеть истину там, где не смотрят, то моя задача – показать это, утаивать это нельзя. Надо говорить правду реальными методами для конкретного человека. Я хотел в своих поисках отказаться от каких-то оков, существующих внутри меня и снаружи и сказать то, что я вижу наиболее приемлемым образом. Я не фанатик ни реализма, ни абстракционизма. Меня интересует правда реальности. Например, все экспонируемые здесь работы маслом написаны не от светлого к темному, а наоборот. Фон сначала темно-коричневый, потом идет преодоление его. Тут, наверное, сказывается влияние классики – Тициана, Веронезе, Караваджо и других мастеров. И каждый светлый мазок на таком фоне звучит в сто раз громче. Соответственно начинаешь думать о композиции не похожей, например, на картины импрессионистов, а на формы, как мне кажется, более драматические и одинокие, чем когда рисуешь темными красками, поверх светлого холста. И ощущение красоты хочется передать именно в этом процессе.
- Вы сказали о влиянии на ваше творчество классиков. Продолжается ли оно и сегодня?
- Я всегда любил русский авангард, эта любовь, естественно, не прошла. Особенно к Филонову и другим. Я немного с презрением, если можно так сказать, относился всегда к стилю. То, что я делаю, это – метод. Он может привести как к абсолютно реалистическому результату, так и к абстрактному, как это было у Филонова. Повлияло на меня и искусство супрематистов с их треугольниками, квадратами и другой формальной основой. Реалистические изображения в живописи последние лет 200 – 300 использовались, как правило, для услаждения глаза смотрящего. Публике нравится, когда она узнает себя, красивые – желательно – предметы, которые ее окружают. Считаю, что в этом есть определенная опасность. Потому что, с одной стороны, ты должен сказать правду о любом даже красивом предмете, с другой стороны, красивые вещи скорей всего продадутся. Поэтому реализм, к сожалению, очень часто переходит в маразматические попсовые формы (например, в живописи Шилова). Я не принимаю этого и не собираюсь быть толерантным. Художники в искусстве – это и вольнодумцы, и еретики, и прочие... В русской живописи прошлого столетия считаю примером живописца Павла Корина, его полотно «Русь уходящая». И опять-таки вспоминаются его слова о том, что занятие искусством – это духовный подвиг. И это мы видим в лучших произведениях классиков.
- Вы сюда приехали совсем молодым. Как проходила ваша адаптация к новой жизни? Ощущаете ли вы себя эмигрантом?
- Я приехал, когда мне было почти 18. Вскоре на сходке белорусов я сказал, что мой приезд сюда закалил мою привязанность к культуре Беларуси, к ее истории и шедеврам в живописи и гравюре. Я себя чувствую в Америке, с одной стороны, удобно, хотя все, что здесь, не столь родное. С другой стороны, в силу определенных моих особенностей я стою немного в стороне от русской культурной общины. Те темы, которые меня интересуют, и мое мировоззрение часто воспринимаются в штыки. В старине меня всегда привлекала не только ее внешняя сторона, но и содержание. Современный быт и многие установившиеся привычки выглядят для меня часто довольно тускло и неинтересно. К тому же разные разобщения в эмигрантской среде, в том числе и этнические, и религиозные, и внутри таких групп иногда меня просто расстраивают. Почему-то стало политически некорректным намекать людям, что есть что-то большее, чем они сами. Публика, к сожалению, скатилась до такого уровня, что чем сахарнее косточка и чем она более пустая, тем она лучше и вкуснее, ее скорее ухватят и тем больше этих косточек съедят. Потребительство, как мне кажется, сильно ударило по искусству в последнее время. А ведь художник должен искать истину, а не пытаться нарисовать красивый цветочек для пропитания. То, что вы увидите на этой выставке, не есть поиск личного стиля, потому что у меня его никогда не будет. Реализм отличается определенной анонимностью, как и абстракция, впрочем. И я сейчас в этих холстах пытаюсь сказать то, что мертвая натура (натюрморт, предметность бытия) такая же одухотворенная, как и все живое.
- Спасибо вам, Анатолий, за беседу и за эту вашу оригинальную выставку. Желаем дальнейших новых творческих достижений!
«Надо больше любить друг друга...»
О работах художницы Симы Тульчинской
У художницы Симы Тульчинской, выставка работ которой подготовлена сейчас в Центре для пожилых «Forever Young», есть вроде бы обычный, написанный акварелью женский портрет под названием «Премьера». Мы видим лицо молодой женщины, всматривающейся, наверное, в зале театра в то, что происходит на сцене, обращаем внимание на детали ее вечернего туалета, на красивое ожерелье, на мягкую и как бы осторожную цветовую гамму всей композиции. Но лично на меня огромное впечатление произвели глаза и взгляд портретируемой, в котором читается и любопытство, и интерес, и ожидание чего-то, что вот-вот должно появиться. Какая-то особая внутренняя энергия сосредоточена в персонаже, и мы эту энергию ощущаем, поддаваясь ее воздействию.
И когда я смотрел на другие портретные работы Симы Тульчинской, показалось, что все они созданы видением, эмоционально схожим со взглядом персонажа картины «Премьера». В каждом произведении художницы – и чисто графическом, и живописном – присутствует активная авторская духовная энергия. Энергия интеллекта, энергия поиска, зачастую внутренних размышлений. Герои ее портретов – и женщины, и мужчины, люди совершенно разные по возрасту и профессии. Но их объединяет особое активное восприятие того, что вокруг них, объединяет всегда какое-то душевное волнение и беспокойство.
Вот, например, «Испепеленная» – так называется одна из графических работ, отличающаяся предельным правдоподобием портретируемой женщины. Нельзя не обратить внимание на удивительно тонкую технику резьбы по черному фону, на изящество линий, создающих объемное пространство. Но главное здесь – эмоциональная насыщенность портрета, передача особого тревожного состояния персонажа. Живой, активный взгляд женщины говорит нам о многом. Впечатляет все, даже детали – дым из папиросы, выписанный в этой технике. Такая же технически совершенная
проработка лица, тщательная, реалистическая, и в то же время образная и в работе «Портрет рыбака». Задумчивый взгляд персонажа направлен скорее в самого себя. Здесь тоже привлекает присущая многим работам автора гармония черно-белых линий.
В каждом портрете Симы Тульчинской читается какое-то открытие, подтекстное и интонационное откровение. Вот «Портрет индианки», где главное в персонаже – опять-таки взгляд, направленный прямо на вас. И мы всматриваемся в интересное лицо, глаза. В черно-белое изображение осторожно вводится маленькая деталь в цвете – синий в пояске на голове героини. А вот мужской портрет под названием «Оттепель», где нас встречает мягкий, задумчивый, немного печальный взгляд. Интересен в этой работе и природный фон, естественный, органичный. Как и в других портретах художницы, нельзя не обратить внимание на глаза персонажа. Определенную гармонию настроения создают и тщательно выписанные детали: одежда, шляпа, шарф, сигарета... Осторожно вводится цвет, как элемент какой-то реальной жизни, в работе под названием «Упущенное». Здесь женский портрет выполнен в лирическом настроении с особо подчеркнутой любовью к персонажу. Интересно передан и ее задумчивый взгляд. Немного обобщенный портрет с лирическим задумчивым настроением назван художницей так: «Несостоявшаяся встреча». Мы опять хорошо читаем грустный взгляд персонажа, обращаем внимание на цвет ее роскошных волос, на ее шляпку, перчатки... Героиня портрета «Женщина в зеленом» изображена, по всей видимости, в позе перед зеркалом. Она смотрит на нас и думает, наверное, о том, как будет выглядеть среди других. Художница тщательно прорабатывает ее лицо, руки... Схожая по интонации загадочность женского лица, выписанного крупным планом, – главное в портрете, названном «Француженка».
Многие работы Симы Тульчинской привлекают своим авторским видением, иногда неожиданным композиционным решением. Смотришь на ее «Лунную сонату» и возникает вопрос: что это – деталь портрета или натюрморт? Но главное здесь в той энергии, которую излучают руки пианиста, его пальцы, застывшие над клавишами рояля. Опять-таки удивительная правда, почти фото изображаемого. Но именно застывшие над клавишами руки, интонационный ритм пальцев вызывают ощущение этой особой энергии, идущей от музыканта. Постоим возле этой картины, присмотримся повнимательней, и услышим мелодию, услышим звуки исполняемой музыки. В картине «Утро» нарисован петух – это скорее авторская фантазия на заданную тему. Очень активен в композиции глаз петуха, его какой-то сквозной и пронизывающий взгляд. Широко заявлены здесь и цветовые линии.
Некоторые картины художницы в чисто живописном плане выполнены более традиционно. Своей богатой колористической гаммой выделяется, например, «Композиция с натурщицей». Красивая обнаженная натура здесь выписана с ощущением целомудренной привлекательности. В свободном, немного артистическом плане решена картина «Портрет подруги», где главное – цветовая гармония с нарушением иногда реальных пропорций, что подчеркивает особое отношение автора к персонажу. А в композиции «Вдохновение» все словно изменило свои реальные очертания – и рояль, и исполнительница, сидящая спиной к нам... Но мы опять чувствуем этот запечатленный вдохновенный момент и будто слышим звуки музыки.
В этих работах, как и в колоритных, немного абстрактных цветовых композициях под названием «Гавайи», художница показывает свое умение создавать что-то в более современных стилистических направлениях. Но, как представляется, основа ее творчества восходит к традиционным классическим образцам. Пример этому – ее портрет «Петр Первый» – и реальный, и слегка обобщенный. Персонаж изображен здесь с предельным реалистическим правдоподобием, с открытым привлекательным лицом, без парика, на фоне исторического пейзажа, в богатстве реальных колористических оттенков. Своеобразная еврейская тема заявлена художницей в интересно образно решенных изображениях иудейских пророков – «Звезда Давида» и «Провидение». Близок к классической манере изобразительного письма и пейзаж, названный «Старые времена», где интересно проработано несколько вертикальных планов: старая мельница вверху и внизу – груженая лошадиная повозка с идущим рядом возницей. Характерен и общий цветовой колорит картины, подчеркивающий, что все это – воспоминание о прошлом.
В последнее время Сима Тульчинская работает над небольшими оригинальными живописными композициями, которые она называет «Медитации». В них смешаны абстрактные и реалистические элементы. На интересном декорационном фоне в каждой такой работе – своеобразный эмоциональный центр. Это может быть глаз ребенка, просто центр, излучающий определенную, всегда положительную энергию. Стилистика таких работ исходит из авторского убеждения о лечебной, врачующей силе настоящего искусства вообще и изобразительного искусства, в частности.
Мы встретились с художницей во время подготовки выставки в Центре «Forever Young» и задали ей несколько вопросов.
- Расскажите прежде всего, уважаемая Сима, как вы начинали. Как стали художницей?
- Когда мне было лет семь, я, как и все еврейские дети, стала играть на фортепиано. Но моя учительница вскоре заметила, что музыка меня не особенно влечет. Тогда же я начала рисовать, и та же учительница посоветовала моей маме отдать меня в вечернюю художественную школу. А мама моя тоже в детстве рисовала. Она росла в большой семье, там не было возможности дать ей художественное образование, и она стала инженером-технологом. Строила мосты во время войны в эвакуации. После вечерней я с трудом, но поступила в Киеве в специальную художественную школу имени Т.Шевченко для одаренных детей. Старалась хорошо заниматься. Закончила школу, мои работы стали выставляться, я получила на международном конкурсе детского рисунка премию ЮНЕСКО. Потом я продолжила учебу в Московском институте прикладного и декоративного искусства. Работала в Театральном обществе и Художественном Фонде Украины. В молодости я любила работать с акварелью и цветными карандашами. Когда мне было 26 лет, трагически погиб мой старший брат – это было большое горе для всех нас в семье. Через два года умер отец... Мое видение мира во многом изменилось, я полюбила белый и чёрный цвета... Потом было принято решение эмигрировать, приехали в Америку в самом начале 1980 года.
- Как проходила адаптация к новой жизни?
- Америка, конечно, меня поразила. Здесь полная свобода и хорошо дышится. Правда, в первый год я не могла здесь найти работу, и это было тяжело. Потом я устроилась на работу в одно из рекламно-дизайнерских агентств. Участвовала в создании разной рекламной продукции. Меня там уважали и ценили, спрашивали мое мнение о многом, что мы делали. Там я отработала 20 лет. В Америке я старалась продолжать рисовать. Сначала был – назовем его так – черно-белый период. Потом жизнь стала радостнее, и это нашло отражение в цветовой гамме моих работ.
Пишу я скальпелем по черной бумаге, акварелью, цветными карандашами. Мои работы экспонировались на выставках в JCC, на русских фестивалях в нашей общине, была выставка и в галерее «Signature of Art» в Гленко.
- Что диктует ваш жанровый выбор?
- Я пишу портреты, потому что в каждом лице есть свой маленький секрет. Мне всегда хотелось раскрыть его в своих работах. Я нашла интересную технику: на чёрной глянцевой бумаге вырезаются скальпелем лица, которые превращаются затем в объёмные изображения. Это довольно кропотливый труд, так как исправить ошибку в рисунке практически невозможно. В итоге, как мне представляется, получается изображение, от которого исходит необычная энергия, она и привлекает зрителя.В последнее время я в основном пишу композиции, навеянные моей внутренней медитацией. Я часто думаю о том, как иногда помочь себе и своим друзьям, которые не очень здоровы. Ведь эмиграция для многих – это не так просто, все держится на нервах. К тому же сейчас время не легкое, кризисное, многие без работы, настроение неважное. А надо больше любить друг друга и призывать к миру, спокойствию. Только так можно преодолеть депрессию. И вот при помощи специальной медитации я начинаю рисовать и чувствую, как потом мои работы излучают особую внутреннюю энергию. Уверена, что эта энергия помогает людям, делает их более здоровыми.
Каждый день стараюсь познать что-то новое для себя. Ибо, если человек не растет в своих познаниях, он опускается вниз. Я учу детей рисованию и счастлива, что помогаю им увидеть прекрасное.- Спасибо вам, Сима, за беседу. Желаем дальнейших творческих успехов! И до встречи на на выставке ваших картин!
У художницы Симы Тульчинской, выставка работ которой подготовлена сейчас в Центре для пожилых «Forever Young», есть вроде бы обычный, написанный акварелью женский портрет под названием «Премьера». Мы видим лицо молодой женщины, всматривающейся, наверное, в зале театра в то, что происходит на сцене, обращаем внимание на детали ее вечернего туалета, на красивое ожерелье, на мягкую и как бы осторожную цветовую гамму всей композиции. Но лично на меня огромное впечатление произвели глаза и взгляд портретируемой, в котором читается и любопытство, и интерес, и ожидание чего-то, что вот-вот должно появиться. Какая-то особая внутренняя энергия сосредоточена в персонаже, и мы эту энергию ощущаем, поддаваясь ее воздействию.
И когда я смотрел на другие портретные работы Симы Тульчинской, показалось, что все они созданы видением, эмоционально схожим со взглядом персонажа картины «Премьера». В каждом произведении художницы – и чисто графическом, и живописном – присутствует активная авторская духовная энергия. Энергия интеллекта, энергия поиска, зачастую внутренних размышлений. Герои ее портретов – и женщины, и мужчины, люди совершенно разные по возрасту и профессии. Но их объединяет особое активное восприятие того, что вокруг них, объединяет всегда какое-то душевное волнение и беспокойство.
Вот, например, «Испепеленная» – так называется одна из графических работ, отличающаяся предельным правдоподобием портретируемой женщины. Нельзя не обратить внимание на удивительно тонкую технику резьбы по черному фону, на изящество линий, создающих объемное пространство. Но главное здесь – эмоциональная насыщенность портрета, передача особого тревожного состояния персонажа. Живой, активный взгляд женщины говорит нам о многом. Впечатляет все, даже детали – дым из папиросы, выписанный в этой технике. Такая же технически совершенная
проработка лица, тщательная, реалистическая, и в то же время образная и в работе «Портрет рыбака». Задумчивый взгляд персонажа направлен скорее в самого себя. Здесь тоже привлекает присущая многим работам автора гармония черно-белых линий.
В каждом портрете Симы Тульчинской читается какое-то открытие, подтекстное и интонационное откровение. Вот «Портрет индианки», где главное в персонаже – опять-таки взгляд, направленный прямо на вас. И мы всматриваемся в интересное лицо, глаза. В черно-белое изображение осторожно вводится маленькая деталь в цвете – синий в пояске на голове героини. А вот мужской портрет под названием «Оттепель», где нас встречает мягкий, задумчивый, немного печальный взгляд. Интересен в этой работе и природный фон, естественный, органичный. Как и в других портретах художницы, нельзя не обратить внимание на глаза персонажа. Определенную гармонию настроения создают и тщательно выписанные детали: одежда, шляпа, шарф, сигарета... Осторожно вводится цвет, как элемент какой-то реальной жизни, в работе под названием «Упущенное». Здесь женский портрет выполнен в лирическом настроении с особо подчеркнутой любовью к персонажу. Интересно передан и ее задумчивый взгляд. Немного обобщенный портрет с лирическим задумчивым настроением назван художницей так: «Несостоявшаяся встреча». Мы опять хорошо читаем грустный взгляд персонажа, обращаем внимание на цвет ее роскошных волос, на ее шляпку, перчатки... Героиня портрета «Женщина в зеленом» изображена, по всей видимости, в позе перед зеркалом. Она смотрит на нас и думает, наверное, о том, как будет выглядеть среди других. Художница тщательно прорабатывает ее лицо, руки... Схожая по интонации загадочность женского лица, выписанного крупным планом, – главное в портрете, названном «Француженка».
Многие работы Симы Тульчинской привлекают своим авторским видением, иногда неожиданным композиционным решением. Смотришь на ее «Лунную сонату» и возникает вопрос: что это – деталь портрета или натюрморт? Но главное здесь в той энергии, которую излучают руки пианиста, его пальцы, застывшие над клавишами рояля. Опять-таки удивительная правда, почти фото изображаемого. Но именно застывшие над клавишами руки, интонационный ритм пальцев вызывают ощущение этой особой энергии, идущей от музыканта. Постоим возле этой картины, присмотримся повнимательней, и услышим мелодию, услышим звуки исполняемой музыки. В картине «Утро» нарисован петух – это скорее авторская фантазия на заданную тему. Очень активен в композиции глаз петуха, его какой-то сквозной и пронизывающий взгляд. Широко заявлены здесь и цветовые линии.
Некоторые картины художницы в чисто живописном плане выполнены более традиционно. Своей богатой колористической гаммой выделяется, например, «Композиция с натурщицей». Красивая обнаженная натура здесь выписана с ощущением целомудренной привлекательности. В свободном, немного артистическом плане решена картина «Портрет подруги», где главное – цветовая гармония с нарушением иногда реальных пропорций, что подчеркивает особое отношение автора к персонажу. А в композиции «Вдохновение» все словно изменило свои реальные очертания – и рояль, и исполнительница, сидящая спиной к нам... Но мы опять чувствуем этот запечатленный вдохновенный момент и будто слышим звуки музыки.
В этих работах, как и в колоритных, немного абстрактных цветовых композициях под названием «Гавайи», художница показывает свое умение создавать что-то в более современных стилистических направлениях. Но, как представляется, основа ее творчества восходит к традиционным классическим образцам. Пример этому – ее портрет «Петр Первый» – и реальный, и слегка обобщенный. Персонаж изображен здесь с предельным реалистическим правдоподобием, с открытым привлекательным лицом, без парика, на фоне исторического пейзажа, в богатстве реальных колористических оттенков. Своеобразная еврейская тема заявлена художницей в интересно образно решенных изображениях иудейских пророков – «Звезда Давида» и «Провидение». Близок к классической манере изобразительного письма и пейзаж, названный «Старые времена», где интересно проработано несколько вертикальных планов: старая мельница вверху и внизу – груженая лошадиная повозка с идущим рядом возницей. Характерен и общий цветовой колорит картины, подчеркивающий, что все это – воспоминание о прошлом.
В последнее время Сима Тульчинская работает над небольшими оригинальными живописными композициями, которые она называет «Медитации». В них смешаны абстрактные и реалистические элементы. На интересном декорационном фоне в каждой такой работе – своеобразный эмоциональный центр. Это может быть глаз ребенка, просто центр, излучающий определенную, всегда положительную энергию. Стилистика таких работ исходит из авторского убеждения о лечебной, врачующей силе настоящего искусства вообще и изобразительного искусства, в частности.
Мы встретились с художницей во время подготовки выставки в Центре «Forever Young» и задали ей несколько вопросов.
- Расскажите прежде всего, уважаемая Сима, как вы начинали. Как стали художницей?
- Когда мне было лет семь, я, как и все еврейские дети, стала играть на фортепиано. Но моя учительница вскоре заметила, что музыка меня не особенно влечет. Тогда же я начала рисовать, и та же учительница посоветовала моей маме отдать меня в вечернюю художественную школу. А мама моя тоже в детстве рисовала. Она росла в большой семье, там не было возможности дать ей художественное образование, и она стала инженером-технологом. Строила мосты во время войны в эвакуации. После вечерней я с трудом, но поступила в Киеве в специальную художественную школу имени Т.Шевченко для одаренных детей. Старалась хорошо заниматься. Закончила школу, мои работы стали выставляться, я получила на международном конкурсе детского рисунка премию ЮНЕСКО. Потом я продолжила учебу в Московском институте прикладного и декоративного искусства. Работала в Театральном обществе и Художественном Фонде Украины. В молодости я любила работать с акварелью и цветными карандашами. Когда мне было 26 лет, трагически погиб мой старший брат – это было большое горе для всех нас в семье. Через два года умер отец... Мое видение мира во многом изменилось, я полюбила белый и чёрный цвета... Потом было принято решение эмигрировать, приехали в Америку в самом начале 1980 года.
- Как проходила адаптация к новой жизни?
- Америка, конечно, меня поразила. Здесь полная свобода и хорошо дышится. Правда, в первый год я не могла здесь найти работу, и это было тяжело. Потом я устроилась на работу в одно из рекламно-дизайнерских агентств. Участвовала в создании разной рекламной продукции. Меня там уважали и ценили, спрашивали мое мнение о многом, что мы делали. Там я отработала 20 лет. В Америке я старалась продолжать рисовать. Сначала был – назовем его так – черно-белый период. Потом жизнь стала радостнее, и это нашло отражение в цветовой гамме моих работ.
Пишу я скальпелем по черной бумаге, акварелью, цветными карандашами. Мои работы экспонировались на выставках в JCC, на русских фестивалях в нашей общине, была выставка и в галерее «Signature of Art» в Гленко.
- Что диктует ваш жанровый выбор?
- Я пишу портреты, потому что в каждом лице есть свой маленький секрет. Мне всегда хотелось раскрыть его в своих работах. Я нашла интересную технику: на чёрной глянцевой бумаге вырезаются скальпелем лица, которые превращаются затем в объёмные изображения. Это довольно кропотливый труд, так как исправить ошибку в рисунке практически невозможно. В итоге, как мне представляется, получается изображение, от которого исходит необычная энергия, она и привлекает зрителя.В последнее время я в основном пишу композиции, навеянные моей внутренней медитацией. Я часто думаю о том, как иногда помочь себе и своим друзьям, которые не очень здоровы. Ведь эмиграция для многих – это не так просто, все держится на нервах. К тому же сейчас время не легкое, кризисное, многие без работы, настроение неважное. А надо больше любить друг друга и призывать к миру, спокойствию. Только так можно преодолеть депрессию. И вот при помощи специальной медитации я начинаю рисовать и чувствую, как потом мои работы излучают особую внутреннюю энергию. Уверена, что эта энергия помогает людям, делает их более здоровыми.
Каждый день стараюсь познать что-то новое для себя. Ибо, если человек не растет в своих познаниях, он опускается вниз. Я учу детей рисованию и счастлива, что помогаю им увидеть прекрасное.- Спасибо вам, Сима, за беседу. Желаем дальнейших творческих успехов! И до встречи на на выставке ваших картин!
Образная символика Глеба Торского
Новая выставка, которая открылась в Центре для пожилых «Forever Young», знакомит нас с интереснейшими талантливыми работами Глеба Торского, художника совершенно необычного по своей индивидуальной живописной манере. Ранее здесь экспонировались произведения живущих в Чикаго мастеров, ищущих и выражающих свое творческое «Я» преимущественно в продолжении реалистических традиций в живописи. А художник Глеб Торский показывает нам принципиально иной подход к передаче на холсте своих чувств, раздумий, переживаний, своего видения прошлого, настоящего и будущего. Стилистика открытого символизма – так, наверно, можно назвать его живописную манеру, его творческий метод. В каждой его картине, кроме естественного для каждого художника разнообразия контрастов и гармонии в цветовой гамме, есть какая-то смысловая и композиционная загадка. Эти написанные маслом живописные работы заставляют нас думать, пристально всматриваться в каждую из них, чтобы понять многое, в них закодированное. Символический сюрреализм – так, наверное, можно определить творческий метод Глеба Торского.
Иногда эта символика предельно условна, не так заметна. Например, только пристально всматриваясь в картину «Вид из окна», где изображен типичный уголок Тель-Авива, мы замечаем приглашающих к размышлению двух больших воробьев на оконных перегородках. Созданный авторским воображением, но почти реалистический пейзаж открывается перед нами в картине «Рай»: цветы, растения, легкие прозрачные занавески и пристальный взгляд смотрящих сверху божественных глаз. Полотно «Два мира» переносит нас на берег прекрасного водного пространства, которое может восприниматься в радостных тонах (оранжевых, розовых, желтых) и грустных, темно-синих. Летящая в светло-синем воздухе ветка с большой шишкой («Свободный полет») очаровывает своим величественным полетом в светло-синем пространстве. В картине «Зимняя сосна» передано ощущение холодного ветра и удивительно чистого, охлажденного морозом воздуха.
В ряде работ мы встречаемся с символикой уже посложнее. В центре картины «Судьба» – дающая кисть руки, протянутая над столом ладонью кверху. Из нее на скатерть на столе высыпаются вишни-годы будущей жизни. Напряженно смотрят на все это из темноты глаза мальчика. Все пространство в картине «Алия» заполняют висящие в воздухе репейники-колючки – символ эмиграции, рассеянной по всей земле. Интересно здесь цветовое и композиционное решение. В маленьком оазисе в одной из пустынь Израиля родилась у художника идея картины «Мираж». Вроде бы обычный пейзаж: сквозь желтую песчаную мглу пробивается солнце, на деревьях – птицы. Но возникший из земли таинственный Некто видит отражение Храма Давида в пространстве перед собой. А на переднем плане – красный огонь свечи, символ вечности.
Художественную символику картин Глеба Торского каждый зритель воспринимает, естественно, индивидуально, по-своему. Но во многих работах как бы закодирован личный житейский опыт их автора, его жизненная и творческая биография. Об этом он сам подробно и образно рассказывает. Многие композиционные, предметные, смысловые символы его работ связаны с тем, что он 15 лет прожил на Святой земле – в Израиле и стал там, по его собственному признанию, глубоко верующим человеком.
Приехав, например, в Кумран (рядом с Мертвым морем), художник побывал в пещерах, где находилось древнее поселение асеев и где были найдены древнейшие свитки Танаха и первые христианские рукописи. Там он написал картину, которую так и назвал – «Кумран». В центре композиции – разбитый кувшин, а в нем – древние рукописи, свитки. Очень много работ, написанных художником в Израиле, связано с конкретными местами, с их колоритом, с мифологией и историей. Картина «Иерусалим» – апофеоз вечности и духовного величия этого города; в сине-желтой цветовой гармонии видится перекличка с некоторыми работами Марка Шагала. В «Воротах Иерушалайма» художник интересно скомпановал все ворота храмовой стены: их треугольники образуют квадратную композицию, и картину можно смотреть со всех сторон. Подчеркнут и ее смысл: «золотые ворота откроются, когда на землю придет Мессия. В картине «Время молитвы» пальмы и оливы изображены на фоне архитектуры Второго Храма. Художник посвящает эту работу своему сыну, реальный портрет которого – составная часть композиции. Историческими событиями навеяна картина «Разрушение Второго Храма». Здесь обыгрывается очень древняя притча: когда Храм был весь объят пламенем, главный жрец, верховный коэн вышел на крышу и произнес: «Господи, если ты не можешь защитить свой храм, забери ключи от него». И бросил эти ключи. И с неба протянулась рука и забрала ключи от Храма. В грустной по настроению картине «Мои друзья уходят» мы видим печальные тени уходящих в небытие людей и скорбящее задумчивое лицо – своеобразный автопортрет художника.
Традиционным шекспировским мотивом и ассоциацией с политической жизнью сегодня в Израиле навеяна картина «Клоун». В представлении художника политика – это клоунада, где, как в цирке, многое часто меняется. Интересно, что один глаз персонажа здесь как бы говорит об одном, другой – о другом. Сидящий на плече у персонажа попугай нашептывает что-то на ухо, он ничего сам не может сказать, он только повторяет услышанное. А в картине «Лестница Якова» заявлена уже другая, немного интимная символика. В ней автор изображает в качестве персонажей кота и кошку, разделенных каким-то пространством. И здесь же – весы, на которых, как на Йом-Кипур взвешиваются все наши плохие и благие дела, когда очень важно, какая чаша перевесит и даст ли нам Всевышний прощение на следующий год. В этой картине художник подчеркивает, что хорошие дела – они собраны в полной тарелке яблок – перевешивают плохие. А плохие дела оборвались и рассыпались, они исчезают, и так и должно быть...
В работах, написанных в последнее время в Америке, Глеб Торский продолжает свою символическую стилистику. «Натюрморт – 1» передает состояние природы вечером, перед заходом солнца. Настроение пейзажа элегическое, когда можно позволить себе поразмышлять. Поэтому здесь и символ мудрости, рядом – криптограмма «Сотворение мира», взятая из Каббалы. В другом «Натюрморте» заявлен мотив грусти, выраженный в вечерней атмосфере, в неполном бокале с красным вином на столе, где погасла свеча, где лежат два сорванных тюльпана. Цвета в натюрмортах не только контрастируют, но и как бы поддерживают друг друга. Какой-то особой красотой, особым притяжением привлекает картина «Подарок». В центре композиции – изящная цветущая красная роза как подарок всему миру, как символ полной и гордой, возвышенной свободы. На переднем плане – открытая тоже всему миру священная Книга евреев. Интонации цвета в этой работе по замыслу автора символизируют заповеди: не убий, не укради, возлюби ближнего своего. Страницы из Книги святого писания превращаются в свечи, несущие человечеству духовный свет. Не случайно на глиняном кубке, стоящем рядом с книгой, начертано благословение всем, кто в данный момент смотрит эту картину.
Мы встретились с Глебом Торским, когда он активно работал над подготовкой этой экспозиции.
- Вы живете в Чикаго сравнительно недавно, с вашим творчеством наша община почти не знакома. Поэтому расскажите, пожалуйста, подробнее о себе. Как вы стали художником?
- Родился я в Москве. Там застала нашу семью война. Случилось так, что меня, мальчишку, потеряли, я был в детдоме. Нашли меня уже после войны. Все свободное время я любил рисовать и лепить из воска. Отец погиб на фронте, после войны мы переехали в Киев, и мама решила, что я должен получить художественное образование. Я учился в художественной школе при Киевском художественном институте, параллельно ходил в обычную школу. Рисунок постепенно занимал у меня все больше и больше времени, и дома у мамы для меня был лозунг: «Ни дня без рисунка». После школы я решил поступить в Художественный институт на скульптурный факультет, но меня туда не приняли. Поступил в Киевский инженерно-строительный институт на архитектурный факультет, окончил его. Там мне повезло: у меня был прекрасный преподаватель по рисунку и живописи, который дал мне очень много. Я тогда и увлекся живописью, она была сугубо реалистической. Писал пейзажи, натюрморты, портреты... После института я стал работать архитектором, а все свободное время рисовал. Иногда удавалось попасть на какие-то выставки. Помню, к 1500-летию Киева открылась массовая ярмарка-продажа на Андреевском спуске, где можно было свободно выставлять свои работы. Там у меня купили несколько картин.
Архитектурная практика была довольно активная: я проектировал города Александрия, Экибастуз в Казахстане, проектировал театры, жилые дома, гостиницы... Я не сожалею об этом, все-таки есть ощущение, что сделал что-то полезное и нужное. В Израиле есть такая поговорка, что ты должен посадить оливу, вырастить двух сыновей и защищать Израиль. Сыновей я вырастил и оливу посадил. Ну, а защита государства... Видимо, надо все силы вкладывать в творчество.
- А когда вы пришли в своем творчестве к такой вот символической манере?
- Все время в Киеве я, естественно, старался писать в строго реалистических традициях. Только в последние годы перед эмиграцией появилось у меня что-то, что предшествовало той стилистике, в которой я сейчас работаю. И когда я почувствовал, что именно символикой можно выразить больше всего и эмоций, и мыслей, она меня полностью захватила. А окончательно мне помог утвердиться в этом уже Израиль, куда я приехал жить в 1990 году. Там я полностью поменял всю мою палитру, все краски, все духовное мироощущение. Там я стал истинно глубоко верующим человеком. В Израиле я в полной мере снова возродился как художник. Я приехал на Святую землю с палитрой, образно говоря, чисто европейской, которая размыта дымкой воздуха. Воздух в Европе и в Америке как бы поглощает свет и краску. Дымка воздуха размывает, изменяет все цвета. Появляются синеватые, сероватые, голубоватые, дымчатые оттенки. А в Израиле воздух настолько кристально чист, он настолько прогрет, и столько в нем везде солнца, что все краски видятся чистыми. В архитектуре есть такое понятие: падающая тень в два раза темнее собственной тени. И я стараюсь перенести это в живопись. Потому что у многих художников, кто не пользуется этим правилом, часто теряется эффект объема, эффект пространства. Сказываются и мои архитектурные привязанности: я стремлюсь к четким перспективам в своих живописных композициях.
- Считаете ли вы, что эмиграция способствовала вашему творческому самовыражению?
- Все 15 лет в Израиле я работал по специальности. Помимо проектирования простых вилл мне, например, удалось с группой архитекторов принять участие в авторском создании в Тель-Авиве комплекса «Мигдалей Тель-Авив» («Тельавивские башни») – четырех 36-этажных зданий. Я проектировал также музейный комплекс «Мини Израиль», там выставлены макеты всех исторических и библейских памятников страны. Но главное, что пришло ко мне в Израиле, – это свобода. Я перестал бояться, что мне скажут на художественном совете. Я слышал там только одно слово: «Тов!» – «хорошо» на иврите. Конечно, я понимаю, что люди иногда не все могут понять в моих работах. Но тогда я задаю вопрос: вам нравится или не нравится? И если мне отвечают, что нравится, считаю, что картина удалась. Эмиграция открыла мне на многое глаза. Открыла мне мир. 50 лет я знакомился с искусством только по книгам. И тут получил возможность объездить все крупнейшие музеи мира: Мадрид, Париж, Прага, Дрезден, Амстердам, Брюгге и так далее. Резко увеличилось и мое участие в выставках, не только в официальных, но и в салонных, на частных виллах. Работы стали покупать, и часто было жалко с ними расставаться. Здесь в Америке я продолжаю считать себя израильтянином, и это, наверно, сказывается и на моих живописных работах.
- Расскажите о вашей самой последней, недавно законченной картине.
- «Выбор» – так она называется. Каждый из нас всегда что-то выбирает: свой путь, специальность, супругу... В определенный момент жизни мы должны что-то привить нашим детям. Чтобы сохранить свой род, каждый из нас в какой-то момент задумывается: кто мы и кем будут наши дети? Не только по специальности. Нас волнует, к какой религии они будут принадлежать. Всегда есть выбор... И я хотел на этой картине показать себя, сидящего у Стены Плача, и внучку... А сверху – рука, рука судьбы, которая держит могендовид и крест. И только внучка, она одна имеет право выбрать, что взять, куда пойти. А в верху композиции – всевышний глаз, который присутствует в моих многих работах.
Мы поблагодарили Глеба Торского за рассказ, за его интересную и оригинальную выставку. Приглашаем всех ее посетить, посмотреть эти необычные картины, постоять у каждой, поразмышлять, постараться понять авторские посылы, не такие простые, но призывающие задуматься о смысле жизни и ее предназначении, о многом, важном для каждого из нас.
Иногда эта символика предельно условна, не так заметна. Например, только пристально всматриваясь в картину «Вид из окна», где изображен типичный уголок Тель-Авива, мы замечаем приглашающих к размышлению двух больших воробьев на оконных перегородках. Созданный авторским воображением, но почти реалистический пейзаж открывается перед нами в картине «Рай»: цветы, растения, легкие прозрачные занавески и пристальный взгляд смотрящих сверху божественных глаз. Полотно «Два мира» переносит нас на берег прекрасного водного пространства, которое может восприниматься в радостных тонах (оранжевых, розовых, желтых) и грустных, темно-синих. Летящая в светло-синем воздухе ветка с большой шишкой («Свободный полет») очаровывает своим величественным полетом в светло-синем пространстве. В картине «Зимняя сосна» передано ощущение холодного ветра и удивительно чистого, охлажденного морозом воздуха.
В ряде работ мы встречаемся с символикой уже посложнее. В центре картины «Судьба» – дающая кисть руки, протянутая над столом ладонью кверху. Из нее на скатерть на столе высыпаются вишни-годы будущей жизни. Напряженно смотрят на все это из темноты глаза мальчика. Все пространство в картине «Алия» заполняют висящие в воздухе репейники-колючки – символ эмиграции, рассеянной по всей земле. Интересно здесь цветовое и композиционное решение. В маленьком оазисе в одной из пустынь Израиля родилась у художника идея картины «Мираж». Вроде бы обычный пейзаж: сквозь желтую песчаную мглу пробивается солнце, на деревьях – птицы. Но возникший из земли таинственный Некто видит отражение Храма Давида в пространстве перед собой. А на переднем плане – красный огонь свечи, символ вечности.
Художественную символику картин Глеба Торского каждый зритель воспринимает, естественно, индивидуально, по-своему. Но во многих работах как бы закодирован личный житейский опыт их автора, его жизненная и творческая биография. Об этом он сам подробно и образно рассказывает. Многие композиционные, предметные, смысловые символы его работ связаны с тем, что он 15 лет прожил на Святой земле – в Израиле и стал там, по его собственному признанию, глубоко верующим человеком.
Приехав, например, в Кумран (рядом с Мертвым морем), художник побывал в пещерах, где находилось древнее поселение асеев и где были найдены древнейшие свитки Танаха и первые христианские рукописи. Там он написал картину, которую так и назвал – «Кумран». В центре композиции – разбитый кувшин, а в нем – древние рукописи, свитки. Очень много работ, написанных художником в Израиле, связано с конкретными местами, с их колоритом, с мифологией и историей. Картина «Иерусалим» – апофеоз вечности и духовного величия этого города; в сине-желтой цветовой гармонии видится перекличка с некоторыми работами Марка Шагала. В «Воротах Иерушалайма» художник интересно скомпановал все ворота храмовой стены: их треугольники образуют квадратную композицию, и картину можно смотреть со всех сторон. Подчеркнут и ее смысл: «золотые ворота откроются, когда на землю придет Мессия. В картине «Время молитвы» пальмы и оливы изображены на фоне архитектуры Второго Храма. Художник посвящает эту работу своему сыну, реальный портрет которого – составная часть композиции. Историческими событиями навеяна картина «Разрушение Второго Храма». Здесь обыгрывается очень древняя притча: когда Храм был весь объят пламенем, главный жрец, верховный коэн вышел на крышу и произнес: «Господи, если ты не можешь защитить свой храм, забери ключи от него». И бросил эти ключи. И с неба протянулась рука и забрала ключи от Храма. В грустной по настроению картине «Мои друзья уходят» мы видим печальные тени уходящих в небытие людей и скорбящее задумчивое лицо – своеобразный автопортрет художника.
Традиционным шекспировским мотивом и ассоциацией с политической жизнью сегодня в Израиле навеяна картина «Клоун». В представлении художника политика – это клоунада, где, как в цирке, многое часто меняется. Интересно, что один глаз персонажа здесь как бы говорит об одном, другой – о другом. Сидящий на плече у персонажа попугай нашептывает что-то на ухо, он ничего сам не может сказать, он только повторяет услышанное. А в картине «Лестница Якова» заявлена уже другая, немного интимная символика. В ней автор изображает в качестве персонажей кота и кошку, разделенных каким-то пространством. И здесь же – весы, на которых, как на Йом-Кипур взвешиваются все наши плохие и благие дела, когда очень важно, какая чаша перевесит и даст ли нам Всевышний прощение на следующий год. В этой картине художник подчеркивает, что хорошие дела – они собраны в полной тарелке яблок – перевешивают плохие. А плохие дела оборвались и рассыпались, они исчезают, и так и должно быть...
В работах, написанных в последнее время в Америке, Глеб Торский продолжает свою символическую стилистику. «Натюрморт – 1» передает состояние природы вечером, перед заходом солнца. Настроение пейзажа элегическое, когда можно позволить себе поразмышлять. Поэтому здесь и символ мудрости, рядом – криптограмма «Сотворение мира», взятая из Каббалы. В другом «Натюрморте» заявлен мотив грусти, выраженный в вечерней атмосфере, в неполном бокале с красным вином на столе, где погасла свеча, где лежат два сорванных тюльпана. Цвета в натюрмортах не только контрастируют, но и как бы поддерживают друг друга. Какой-то особой красотой, особым притяжением привлекает картина «Подарок». В центре композиции – изящная цветущая красная роза как подарок всему миру, как символ полной и гордой, возвышенной свободы. На переднем плане – открытая тоже всему миру священная Книга евреев. Интонации цвета в этой работе по замыслу автора символизируют заповеди: не убий, не укради, возлюби ближнего своего. Страницы из Книги святого писания превращаются в свечи, несущие человечеству духовный свет. Не случайно на глиняном кубке, стоящем рядом с книгой, начертано благословение всем, кто в данный момент смотрит эту картину.
Мы встретились с Глебом Торским, когда он активно работал над подготовкой этой экспозиции.
- Вы живете в Чикаго сравнительно недавно, с вашим творчеством наша община почти не знакома. Поэтому расскажите, пожалуйста, подробнее о себе. Как вы стали художником?
- Родился я в Москве. Там застала нашу семью война. Случилось так, что меня, мальчишку, потеряли, я был в детдоме. Нашли меня уже после войны. Все свободное время я любил рисовать и лепить из воска. Отец погиб на фронте, после войны мы переехали в Киев, и мама решила, что я должен получить художественное образование. Я учился в художественной школе при Киевском художественном институте, параллельно ходил в обычную школу. Рисунок постепенно занимал у меня все больше и больше времени, и дома у мамы для меня был лозунг: «Ни дня без рисунка». После школы я решил поступить в Художественный институт на скульптурный факультет, но меня туда не приняли. Поступил в Киевский инженерно-строительный институт на архитектурный факультет, окончил его. Там мне повезло: у меня был прекрасный преподаватель по рисунку и живописи, который дал мне очень много. Я тогда и увлекся живописью, она была сугубо реалистической. Писал пейзажи, натюрморты, портреты... После института я стал работать архитектором, а все свободное время рисовал. Иногда удавалось попасть на какие-то выставки. Помню, к 1500-летию Киева открылась массовая ярмарка-продажа на Андреевском спуске, где можно было свободно выставлять свои работы. Там у меня купили несколько картин.
Архитектурная практика была довольно активная: я проектировал города Александрия, Экибастуз в Казахстане, проектировал театры, жилые дома, гостиницы... Я не сожалею об этом, все-таки есть ощущение, что сделал что-то полезное и нужное. В Израиле есть такая поговорка, что ты должен посадить оливу, вырастить двух сыновей и защищать Израиль. Сыновей я вырастил и оливу посадил. Ну, а защита государства... Видимо, надо все силы вкладывать в творчество.
- А когда вы пришли в своем творчестве к такой вот символической манере?
- Все время в Киеве я, естественно, старался писать в строго реалистических традициях. Только в последние годы перед эмиграцией появилось у меня что-то, что предшествовало той стилистике, в которой я сейчас работаю. И когда я почувствовал, что именно символикой можно выразить больше всего и эмоций, и мыслей, она меня полностью захватила. А окончательно мне помог утвердиться в этом уже Израиль, куда я приехал жить в 1990 году. Там я полностью поменял всю мою палитру, все краски, все духовное мироощущение. Там я стал истинно глубоко верующим человеком. В Израиле я в полной мере снова возродился как художник. Я приехал на Святую землю с палитрой, образно говоря, чисто европейской, которая размыта дымкой воздуха. Воздух в Европе и в Америке как бы поглощает свет и краску. Дымка воздуха размывает, изменяет все цвета. Появляются синеватые, сероватые, голубоватые, дымчатые оттенки. А в Израиле воздух настолько кристально чист, он настолько прогрет, и столько в нем везде солнца, что все краски видятся чистыми. В архитектуре есть такое понятие: падающая тень в два раза темнее собственной тени. И я стараюсь перенести это в живопись. Потому что у многих художников, кто не пользуется этим правилом, часто теряется эффект объема, эффект пространства. Сказываются и мои архитектурные привязанности: я стремлюсь к четким перспективам в своих живописных композициях.
- Считаете ли вы, что эмиграция способствовала вашему творческому самовыражению?
- Все 15 лет в Израиле я работал по специальности. Помимо проектирования простых вилл мне, например, удалось с группой архитекторов принять участие в авторском создании в Тель-Авиве комплекса «Мигдалей Тель-Авив» («Тельавивские башни») – четырех 36-этажных зданий. Я проектировал также музейный комплекс «Мини Израиль», там выставлены макеты всех исторических и библейских памятников страны. Но главное, что пришло ко мне в Израиле, – это свобода. Я перестал бояться, что мне скажут на художественном совете. Я слышал там только одно слово: «Тов!» – «хорошо» на иврите. Конечно, я понимаю, что люди иногда не все могут понять в моих работах. Но тогда я задаю вопрос: вам нравится или не нравится? И если мне отвечают, что нравится, считаю, что картина удалась. Эмиграция открыла мне на многое глаза. Открыла мне мир. 50 лет я знакомился с искусством только по книгам. И тут получил возможность объездить все крупнейшие музеи мира: Мадрид, Париж, Прага, Дрезден, Амстердам, Брюгге и так далее. Резко увеличилось и мое участие в выставках, не только в официальных, но и в салонных, на частных виллах. Работы стали покупать, и часто было жалко с ними расставаться. Здесь в Америке я продолжаю считать себя израильтянином, и это, наверно, сказывается и на моих живописных работах.
- Расскажите о вашей самой последней, недавно законченной картине.
- «Выбор» – так она называется. Каждый из нас всегда что-то выбирает: свой путь, специальность, супругу... В определенный момент жизни мы должны что-то привить нашим детям. Чтобы сохранить свой род, каждый из нас в какой-то момент задумывается: кто мы и кем будут наши дети? Не только по специальности. Нас волнует, к какой религии они будут принадлежать. Всегда есть выбор... И я хотел на этой картине показать себя, сидящего у Стены Плача, и внучку... А сверху – рука, рука судьбы, которая держит могендовид и крест. И только внучка, она одна имеет право выбрать, что взять, куда пойти. А в верху композиции – всевышний глаз, который присутствует в моих многих работах.
Мы поблагодарили Глеба Торского за рассказ, за его интересную и оригинальную выставку. Приглашаем всех ее посетить, посмотреть эти необычные картины, постоять у каждой, поразмышлять, постараться понять авторские посылы, не такие простые, но призывающие задуматься о смысле жизни и ее предназначении, о многом, важном для каждого из нас.
Торжество творческих поисков
На выставке работ художника Рудольфа Токмана
Каждая новая выставка, которая проводится в последнее время в Центре для пожилых «Forever Young», еще и еще раз показывает, насколько богата талантами наша чикагская русскоязычная община. Причем не просто богата: все мастера, работы которых экспонируются здесь, демонстрируют прежде всего свое яркое творческое лицо, свою неповторимую индивидуальность. И этим они, безусловно, привлекательны и интересны.
Много неожиданностей и открытий ждет тех, кто придет сюда посмотреть открывшуюся в начале этой недели выставку работ Рудольфа Токмана. Художник предлагает посмотреть то, что он считает самым дорогим для себя из созданного в разные годы вот уже полувекового творчества. Далеко не все, конечно, удалось привезти в Америку; творческая деятельность мастера успешно продолжается и здесь в иммиграции. Но во всех работах этой экспозиции отличительной чертой является их высокий профессиональный уровень и нескрываемое эмоциональное отношение автора к изображаемому в самых различных жанрах, в самой разной технике.
Главная, пожалуй, любовь Рудольфа Токмана – это Таджикистан, страна и древняя цивилизация, где художник долгое время жил и работал. Одна из его картин большого формата так и называется: «Воспоминание о Таджикистане». Сразу же привлекает живописная будто бы нарочитая торжественность пейзажа: освещенные солнцем величественные горы, горная дорога, красного цвета домик, роскошные деревья, бурная речка на переднем плане. Кажется, будто слышишь шум ее потоков... Видимо, значима для художника и более поздняя работа, названная «Вспоминая о днях юности». Это своеобразный автопортрет, художник изобразил себя на натуре, сидящим на берегу бурной речки, склонившимся над этюдом, на котором – очертания будущего пейзажа. Все таджикские пейзажи Рудольфа Токмана разнообразны по композиции, по тональности цвета. В каждой такой работе читается интеллектуальное, духовное начало, особое лирическое настроение. Привлекает каждый раз и поиск художником формы, поиск тонких и мягких колористических сочетаний и переходов.
Притяжение необычной красоты, причудливой гармонии горных вершин и хребтов, бурных горных речек, громадных камней вдоль их шумного русла, деревьев, раскинувших ветви под ярким южным солнцем, сказочных домиков, похожих на птичьи гнезда, – все это ощущается в картинах «Окраина Душанбе», «Варзобское ущелье», «Таджикистан. Горы», «Пейзаж с тополями», «Горная река», «Мостик через горную речку», «Лето в горах», «Горный кишлак», «Горное ущелье» и других. В пейзажных полотнах, написанных в разные времена года, цветовой гаммой очень тонко подчеркиваются колориты весны, осени, лета... Мы видим сине-лиловые очертания гор на далеком горизонте, любуемся деревьями на фоне гор рядом с горным потоком речки, восхищены своеобразной цветовой симфонией камней, скал... А вот несколько неожиданно все как бы специально засыпано ярким белым снегом («Зима в высокогорном кишлаке»).
Детальная конкретика и эмоциональное обобщение, приглашение к совместному созерцанию и раздумью – все это характерно для живописных работ Рудольфа Токмана. В картинах, написанных в Средней Азии, на земле древнейшей цивилизации, художник восхищается монументальностью и вечностью не только неповторимой природы, но и тем, что создано здесь людьми. Облик того края воссоздается и в немногочисленных, но очень выразительных портретных работах. «Старик в чалме», «Таджик-колхозник», «Гордый таджик» привлекают психологической выразительностью персонажей, передачей их чувства собственного достоинства и одновременно открытости, расположенности к тому, кто их рисует. А картина «Девочка-таджичка» – это своеобразное соединение портретного и пейзажного жанров. Мы любуемся этой сценой, где такие живописные горы, дома кишлака, камни у дороги, зелень деревьев.
Интересно, что обращаясь к архитектурному пейзажу, Рудольф Токман пишет и маслом, и акварелью, тщательно подчеркивая все необходимые черты стиля древних мастеров и одновременно создавая настроение задумчивости, как бы приглашая к совместному размышлению о настоящих общечеловеческих ценностях, объединяющих, а не разъединяющих людей. Изображение удивительной по красоте архитектуры главного минарета в Бухаре восхищает нас в картине «Большой Бухарский канал». В таком же по настроению полотне «Мавзолей Чар-Минд в Бухаре» неожиданно привлекает внимание гнездо аиста на куполе одного из высоких минаретов. А вот работа «Бухара. Утро» создана нарочито в продолговатом в ширину формате, чтобы подчеркнуть особую притягательность неба и оттенков цвета – синего, зеленого.
Несколько пейзажных работ, представленных на этой выставке, написаны художником в других местах. Прекрасно смотрится выполненная акварелью картина «Львов. Утро». Мы видим выписанные почти с фотографической точностью все и крупные, и мельчайшие детали архитектуры старого города, видим и особый отсвет стен, словно сами идем там, по той улочке, влюбившись в эту архитектуру. Этот пейзаж притягивает к себе какой-то особой теплотой, уютностью, ощущением присутствия людей здесь, рядом.
Особое место в творчестве Рудольфа Токмана занимает еврейская тематика. На этой выставке представлены две яркие картины. В работе «У Стены Плача» мы видим огромное количество молящихся в Иерусалиме, в этом святом месте. Но обратите внимание, как тщательно выписаны персонажи: не повторяется ни одно лицо, ни одна поза. Все вроде бы заняты одним делом, но каждый персонаж – личность; присматриваясь к ним, мы вместе с художником стараемся угадать и предугадать их судьбы. С любовью выписан здесь и архитектурный фон. В картине из этой же серии «Молитва» нас привлекает передача художником особого состояния и настроения персонажа, читающего святую книгу.
Появление каждого человека в работах Рудольфа Токмана всегда связано, как правило, с подчеркиванием психологической цельности портретируемого, его чувства внутреннего достоинства. Это хорошо читается в созданных художником в разной технике портретах родных и близких ему людей. «Портрет дочери», «Портрет сына», «Внук Ави», «Внучка» – в каждой из этих работ передано не просто портретное сходство: поражают глаза, воспроизведение живого активного взгляда, настроения, всего, что делает эти персонажи такими интересными и неповторимыми. Как бы примыкают по своей настроенческой стилистике к этим работам жанровая тематическая зарисовка «Интерьер нашей квартиры» и удивительно выразительные по своей цветовой гамме натюрморты «Цветы и фрукты» и «Натюрморт с цветами».
Посетителей этой выставки поражает еще одна сторона творческого дарования и мастерства Рудольфа Токмана – его уникальные работы в технике инкрустации по дереву (маркетри). К сожалению, в Америку ему удалось привезти лишь небольшую часть этих поразительных работ. С точки зрения чистой художественной изобразительности их отличает сочетание реальной конкретики с мотивом восхищения лучшими древними традициями Востока. Кажется, из далекой глубины веков пристально смотрит на вас старик, пьющий чай из пиалы на фоне колоритнейших деталей («Таджикский мотив»). Приятное лирическое настроение вызывает работа «Девушка с дутаром». Насыщенный сюжет присутствует в таких выполненных в этой технике работах художника как «Выезд на охоту» и «Шах на охоте». В них привлекает и колорит, и разнообразие деталей, сочетание динамики и гармонии в композициях. Когда смотришь, например, на инкрустацию «Шах на охоте», трудно отвести взгляд от удивительно привлекательных фигур восьми персонажей с их неповторимыми выражениями лиц, от пластики движения лошадей... А подчеркнуто лирическое начало прямо завораживает в таких работах как «Поэт и музыкант», «Девушка с кувшином», «Таджикский танец». И в каждом таком уникальном произведении читается постоянное стремление художника как можно больше приблизить натуру или фантазию к зрителю: некоторые детали тематической инкрустации как бы выходят, вываливаются из формальной рамки. В этой же технике был выполнен ряд портретов писателей, ученых, мыслителей Запада и Востока. Украшением данной выставки является «Портрет Шолом-Алейхема». А многие работы остались там, в Таджикистане: роспись интерьеров на стенах библиотек, клубов, различных зданий общественного назначения.
В нашей беседе Рудольф Токман рассказал, что сама техника инкрустации по дереву необычайно сложна; она требует не только профессиональных навыков, но и любви и терпения. Вначале художник создает графический эскиз, потом выбирает и вырезает необходимые для инкрустации пластины цветного дерева – орех, ясень, красное дерево, береза, другие породы. Размеры таких пластин могут быть различными – от самых миниатюрных до больших, масштабных, особенно когда они нужны для фона. Очень важно при этом выбрать не только нужный по цвету оттенок дерева, но и необходимые цветовые переходы в пределах одного и того же кусочка, пластины. Учитывается и удивительное свойство поверхности среза такого дерева – менять оттенки цвета при смене освещения, при изменении точки и уровня взгляда. Дерево как бы играет, создавая своими оттенками иллюзию объемности. После наклеивания таких кусочков по эскизу на деревянную пластину все осторожно покрывается лаком… Рудольф Токман сожалеет, что не может продолжать работать в этой технике здесь: требуется много технических приспособлений, материала, инструмента и прочего.
«В моей жизни были две эвакуации, – сказал в нашей беседе Рудольф Токман. – В 1941 году мы переехали из Одессы в Душанбе и Таджикистан стал моей родиной. Там я прожил 50 лет, там я жил и работал как художник. А потом была новая эвакуация: сюда, в Америку». Здесь художник продолжает плодотворно работать во всех своих основных жанрах: портреты, натюрморты, пейзажи, тематические картины. С огромным успехом прошли в Чикаго все его, к сожалению, немногочисленные выставки. Давайте поздравим Рудольфа Токмана с интереснейшей экспозицией в Центре «Forever Young» и пожелаем ему новых успехов и творческого долголетия.
Каждая новая выставка, которая проводится в последнее время в Центре для пожилых «Forever Young», еще и еще раз показывает, насколько богата талантами наша чикагская русскоязычная община. Причем не просто богата: все мастера, работы которых экспонируются здесь, демонстрируют прежде всего свое яркое творческое лицо, свою неповторимую индивидуальность. И этим они, безусловно, привлекательны и интересны.
Много неожиданностей и открытий ждет тех, кто придет сюда посмотреть открывшуюся в начале этой недели выставку работ Рудольфа Токмана. Художник предлагает посмотреть то, что он считает самым дорогим для себя из созданного в разные годы вот уже полувекового творчества. Далеко не все, конечно, удалось привезти в Америку; творческая деятельность мастера успешно продолжается и здесь в иммиграции. Но во всех работах этой экспозиции отличительной чертой является их высокий профессиональный уровень и нескрываемое эмоциональное отношение автора к изображаемому в самых различных жанрах, в самой разной технике.
Главная, пожалуй, любовь Рудольфа Токмана – это Таджикистан, страна и древняя цивилизация, где художник долгое время жил и работал. Одна из его картин большого формата так и называется: «Воспоминание о Таджикистане». Сразу же привлекает живописная будто бы нарочитая торжественность пейзажа: освещенные солнцем величественные горы, горная дорога, красного цвета домик, роскошные деревья, бурная речка на переднем плане. Кажется, будто слышишь шум ее потоков... Видимо, значима для художника и более поздняя работа, названная «Вспоминая о днях юности». Это своеобразный автопортрет, художник изобразил себя на натуре, сидящим на берегу бурной речки, склонившимся над этюдом, на котором – очертания будущего пейзажа. Все таджикские пейзажи Рудольфа Токмана разнообразны по композиции, по тональности цвета. В каждой такой работе читается интеллектуальное, духовное начало, особое лирическое настроение. Привлекает каждый раз и поиск художником формы, поиск тонких и мягких колористических сочетаний и переходов.
Притяжение необычной красоты, причудливой гармонии горных вершин и хребтов, бурных горных речек, громадных камней вдоль их шумного русла, деревьев, раскинувших ветви под ярким южным солнцем, сказочных домиков, похожих на птичьи гнезда, – все это ощущается в картинах «Окраина Душанбе», «Варзобское ущелье», «Таджикистан. Горы», «Пейзаж с тополями», «Горная река», «Мостик через горную речку», «Лето в горах», «Горный кишлак», «Горное ущелье» и других. В пейзажных полотнах, написанных в разные времена года, цветовой гаммой очень тонко подчеркиваются колориты весны, осени, лета... Мы видим сине-лиловые очертания гор на далеком горизонте, любуемся деревьями на фоне гор рядом с горным потоком речки, восхищены своеобразной цветовой симфонией камней, скал... А вот несколько неожиданно все как бы специально засыпано ярким белым снегом («Зима в высокогорном кишлаке»).
Детальная конкретика и эмоциональное обобщение, приглашение к совместному созерцанию и раздумью – все это характерно для живописных работ Рудольфа Токмана. В картинах, написанных в Средней Азии, на земле древнейшей цивилизации, художник восхищается монументальностью и вечностью не только неповторимой природы, но и тем, что создано здесь людьми. Облик того края воссоздается и в немногочисленных, но очень выразительных портретных работах. «Старик в чалме», «Таджик-колхозник», «Гордый таджик» привлекают психологической выразительностью персонажей, передачей их чувства собственного достоинства и одновременно открытости, расположенности к тому, кто их рисует. А картина «Девочка-таджичка» – это своеобразное соединение портретного и пейзажного жанров. Мы любуемся этой сценой, где такие живописные горы, дома кишлака, камни у дороги, зелень деревьев.
Интересно, что обращаясь к архитектурному пейзажу, Рудольф Токман пишет и маслом, и акварелью, тщательно подчеркивая все необходимые черты стиля древних мастеров и одновременно создавая настроение задумчивости, как бы приглашая к совместному размышлению о настоящих общечеловеческих ценностях, объединяющих, а не разъединяющих людей. Изображение удивительной по красоте архитектуры главного минарета в Бухаре восхищает нас в картине «Большой Бухарский канал». В таком же по настроению полотне «Мавзолей Чар-Минд в Бухаре» неожиданно привлекает внимание гнездо аиста на куполе одного из высоких минаретов. А вот работа «Бухара. Утро» создана нарочито в продолговатом в ширину формате, чтобы подчеркнуть особую притягательность неба и оттенков цвета – синего, зеленого.
Несколько пейзажных работ, представленных на этой выставке, написаны художником в других местах. Прекрасно смотрится выполненная акварелью картина «Львов. Утро». Мы видим выписанные почти с фотографической точностью все и крупные, и мельчайшие детали архитектуры старого города, видим и особый отсвет стен, словно сами идем там, по той улочке, влюбившись в эту архитектуру. Этот пейзаж притягивает к себе какой-то особой теплотой, уютностью, ощущением присутствия людей здесь, рядом.
Особое место в творчестве Рудольфа Токмана занимает еврейская тематика. На этой выставке представлены две яркие картины. В работе «У Стены Плача» мы видим огромное количество молящихся в Иерусалиме, в этом святом месте. Но обратите внимание, как тщательно выписаны персонажи: не повторяется ни одно лицо, ни одна поза. Все вроде бы заняты одним делом, но каждый персонаж – личность; присматриваясь к ним, мы вместе с художником стараемся угадать и предугадать их судьбы. С любовью выписан здесь и архитектурный фон. В картине из этой же серии «Молитва» нас привлекает передача художником особого состояния и настроения персонажа, читающего святую книгу.
Появление каждого человека в работах Рудольфа Токмана всегда связано, как правило, с подчеркиванием психологической цельности портретируемого, его чувства внутреннего достоинства. Это хорошо читается в созданных художником в разной технике портретах родных и близких ему людей. «Портрет дочери», «Портрет сына», «Внук Ави», «Внучка» – в каждой из этих работ передано не просто портретное сходство: поражают глаза, воспроизведение живого активного взгляда, настроения, всего, что делает эти персонажи такими интересными и неповторимыми. Как бы примыкают по своей настроенческой стилистике к этим работам жанровая тематическая зарисовка «Интерьер нашей квартиры» и удивительно выразительные по своей цветовой гамме натюрморты «Цветы и фрукты» и «Натюрморт с цветами».
Посетителей этой выставки поражает еще одна сторона творческого дарования и мастерства Рудольфа Токмана – его уникальные работы в технике инкрустации по дереву (маркетри). К сожалению, в Америку ему удалось привезти лишь небольшую часть этих поразительных работ. С точки зрения чистой художественной изобразительности их отличает сочетание реальной конкретики с мотивом восхищения лучшими древними традициями Востока. Кажется, из далекой глубины веков пристально смотрит на вас старик, пьющий чай из пиалы на фоне колоритнейших деталей («Таджикский мотив»). Приятное лирическое настроение вызывает работа «Девушка с дутаром». Насыщенный сюжет присутствует в таких выполненных в этой технике работах художника как «Выезд на охоту» и «Шах на охоте». В них привлекает и колорит, и разнообразие деталей, сочетание динамики и гармонии в композициях. Когда смотришь, например, на инкрустацию «Шах на охоте», трудно отвести взгляд от удивительно привлекательных фигур восьми персонажей с их неповторимыми выражениями лиц, от пластики движения лошадей... А подчеркнуто лирическое начало прямо завораживает в таких работах как «Поэт и музыкант», «Девушка с кувшином», «Таджикский танец». И в каждом таком уникальном произведении читается постоянное стремление художника как можно больше приблизить натуру или фантазию к зрителю: некоторые детали тематической инкрустации как бы выходят, вываливаются из формальной рамки. В этой же технике был выполнен ряд портретов писателей, ученых, мыслителей Запада и Востока. Украшением данной выставки является «Портрет Шолом-Алейхема». А многие работы остались там, в Таджикистане: роспись интерьеров на стенах библиотек, клубов, различных зданий общественного назначения.
В нашей беседе Рудольф Токман рассказал, что сама техника инкрустации по дереву необычайно сложна; она требует не только профессиональных навыков, но и любви и терпения. Вначале художник создает графический эскиз, потом выбирает и вырезает необходимые для инкрустации пластины цветного дерева – орех, ясень, красное дерево, береза, другие породы. Размеры таких пластин могут быть различными – от самых миниатюрных до больших, масштабных, особенно когда они нужны для фона. Очень важно при этом выбрать не только нужный по цвету оттенок дерева, но и необходимые цветовые переходы в пределах одного и того же кусочка, пластины. Учитывается и удивительное свойство поверхности среза такого дерева – менять оттенки цвета при смене освещения, при изменении точки и уровня взгляда. Дерево как бы играет, создавая своими оттенками иллюзию объемности. После наклеивания таких кусочков по эскизу на деревянную пластину все осторожно покрывается лаком… Рудольф Токман сожалеет, что не может продолжать работать в этой технике здесь: требуется много технических приспособлений, материала, инструмента и прочего.
«В моей жизни были две эвакуации, – сказал в нашей беседе Рудольф Токман. – В 1941 году мы переехали из Одессы в Душанбе и Таджикистан стал моей родиной. Там я прожил 50 лет, там я жил и работал как художник. А потом была новая эвакуация: сюда, в Америку». Здесь художник продолжает плодотворно работать во всех своих основных жанрах: портреты, натюрморты, пейзажи, тематические картины. С огромным успехом прошли в Чикаго все его, к сожалению, немногочисленные выставки. Давайте поздравим Рудольфа Токмана с интереснейшей экспозицией в Центре «Forever Young» и пожелаем ему новых успехов и творческого долголетия.
Живопись как отражение времени
Показывает Музей русского искусства в Миннеаполисе (США)
Этот единственный пока в Америке Музей русского искусства является сегодня одной из главных достопримечательностей города Миннеаполиса. Создан он на основе богатейшей
коллекции Рэймонда Джонсона – неутомимого энтузиаста, мецената, дилера, подвижника, бесконечно влюбленного в многообразие изобразительного искусства далекой страны, считающего своим долгом и призванием как можно больше показывать и рассказывать своим соотечественникам о живших и живущих в России и на постсоветском пространстве художниках и их творческих достижениях.
Интересна и необычна сама жизненная и творческая биография этого человека. Рэй Джонсон родился в небольшом городке в штате Айова. После окончания школы он поехал учиться в Иллинойс, в Carthage College, где готовился стать евангелическим священником и преподавателем греческого языка. В те же ранние студенческие годы он увлекся изобразительным искусством, регулярно посещая занятия в арт-классе. Затем Рэй Джонсон поступает учиться в Northwestern Lutheran Theological Seminary, расположенную в Миннеаполисе рядом с местным Институтом искусств. Здесь продолжалась и учеба, и активное изучение того, что было собрано в музее института. После окончания духовной академии он переезжает в северную Миннесоту, в городок Кросби-Айронтон, где становится священником в лютеранском приходе. В конце 80-х годов Рэй Джонсон решает целиком заняться любимым делом и увлечением: изучением и пропагандой изобразительного искусства. Он приобретает галереи в Скотсдейле (штат Аризона) и в Миннеаполисе, связывается со многими художниками, устраивает выставки, продает картины. В это время распадается Советский Союз, и у Джонсона возникает особый интерес к этой стране, к ее истории, к ее искусству. И когда появилась возможность более частых свободных поездок, Рэй Джонсон начинает регулярно ездить в бывший Союз, в Москву, Санкт-Петербург, в другие города. Он знакомится с художниками, покупает их работы, предварительно специально обращается к некоторым известным российским искусствоведам с просьбой дать рекомендации. За несколько лет состоялось более тысячи его визитов в мастерские художников самых разных стилей и направлений. Он устанавливает контакты со многими музеями и галереями, где приобретает картины, написанные известными мастерами двадцатого столетия. Коллекция Рэймонда и Сюзан Джонсонов все время пополняется, возникает идея открыть постоянно действующий Музей русского искусства.Такой музей был открыт в 2002 году в офисе в Блумингтоне, затем Джонсоны приобрели пустующее здание бывшей испанской церкви в Миннеаполисе и с помощью талантливого архитектора Джулии Сноу полностью перестроили его. В 2005 году состоялось открытие нового здания Музея русского искусства. За это время здесь были показаны интереснейшие тематические выставки «Русские традиции» (совместно с институтом Smithsonian в Вашингтоне), «Пути русского импрессионизма» (совместно с Третьяковской галереей), «Перспективы русского искусства», «Традиционная русская иконография» и ряд других. В знаменитой выставке русского искусства в музее Гугенхейма, которую посетил президент России Путин, экспонировалось 35 работ из коллекции Рэймонда Джонсона, в которой сейчас находится около 14 тысяч произведений живописи и графики.
Недавно в Музее русского искусства открылась новая экспозиция, которая называется «Советская хлебная корзина» («Soviet Bread Basket»). Рэймонд Джонсон на этот раз выбрал из своей огромной коллекции для показа те картины российских художников прошлого столетия, которые тематически прямо или косвенно связаны с жизнью деревни в разные годы двадцатого века: дореволюционные, советские, постсоветские. Но, естественно, не тематика определяла этот выбор, а качество произведений изобразительного искусства, их художественный уровень.
Имена многих представленных здесь художников, наверно, известны многим из нашего поколения эмиграции. Но с некоторыми мы знакомимся на выставке «Soviet Bread Basket» впервые. Трудно рассказать обо всем увиденном в кратком репортаже; поэтому обратим внимание на самые яркие работы этой экспозиции. Сочетание какой-то особой эмоциональности вместе с библейской значимостью читается в картине Филиппа Малявина «Русский крестьянин». С любовью выписано лицо персонажа, его натруженные руки. Взгляд крестьянина, чем-то похожего на пророка, передает усталость и глубокое раздумье персонажа о своей жизни, судьбе. Интересна и колористическая тональность работы, преобладание светло-красных оттенков. «Русский крестьянин» написан в самом начале прошлого века. Но и спустя столетие картина остается своеобразным шедевром русской портретной живописи. Многие искусствоведы отмечали, что в портретных работах Филиппа Малявина (1869 – 1940), ученика Ильи Репина, интересен зачастую не сам персонаж, а стремление раскрыть духовную атмосферу, тот мир, который он олицетворяет. «В его полотнах все реально и осязаемо, но одновременно с дыханием вечности», – писал Игорь Грабарь. Зримые приметы начала века читаются также в написанном в 1902 году лирическом портрете «Деревенская девочка» художника Ивана Горохова.
Схожие интонации привлекают в написанной более чем полвека спустя картине Эдуарда Браговского «Сплав леса по реке Ветлуге». В этой работе художник удивительно удачно соединяет воедино два жанра: портрет и пейзаж. И здесь в лице и взгляде молодой женщины читается усталость, раздумье о своей нелегкой судьбе. Двухплановый пейзаж выписан в мрачных, насыщенных оттенках красного и темного вдали; тональность узкой полоски неба передает напряженное предгрозовое состояние природы. В комментариях возле картины организаторы выставки приводят признание самого Э.Браговского о том, что берега любимой реки ему издали всегда казались красными, и этот цвет стал своеобразным камертоном, определяющим настроение всей композиции. Несколько иной подход к портрету мы видим в экспрессивно насыщенной картине художника Василия Костаницына «Молодой пастух». Персонаж здесь – естественная часть всех предметов быта и деталей, заполняющих композиционное пространство. Суровая правда нелегкого быта в начале пятидесятых годов в России отражена в совместной портретной работе братьев Алексея и Сергея Ткачевых «Девушка-почтальон зимой». Реалистично выписано лицо персонажа, выражающее и тревогу, и какую-то неуверенность. А вокруг девушки – обстановка, соответствующая ее настроению, здесь заявлен скорее импрессионистский подход, передающий настроение в оттенках приглушенных красок и цветовых переходов.
Своеобразным продолжением этого живописного жанра являются работы, на которых художники изображают несколько персонажей. Образцом композиционного и колористического совершенства можно назвать картину Николая Баскакова «Доярки». Три женщины изображены в момент, когда они весело, от всей души смеются: их подруга, наверное, рассказала им что-то очень смешное. Индивидуально неповторимы все лица, угадывается характер каждого персонажа. В единой колористической тональности изображены коровы за оградой, бидоны с молоком, – все детали проработаны предельно реалистично и одновременно с определенным эмоциональным настроением. В такой фигуративной, как ее принято называть, живописи читается что-то и за кадром: мы думаем и о судьбе этих тружениц, у которых, наверное, в самой жизни, в их нелегкой работе не все так весело... Совсем иное настроение в картине Николая Обрыньбы «Перед грозой», где для художника были важны не так сами женские персонажи, как передача неимоверной тяжести их труда. И цветовое решение этой работы более контрастное, подчеркивающее внутреннюю драматургию в авторском замысле.
А в большом полотне «Сбор помидоров» художница Зинаида Ковалевская ставит скорее чисто живописные задачи, нежели создает коллективный портрет многих персонажей. Поэтому лица их не так индивидуализированы; персонажи выписаны в единой цветовой гамме с окружающим пейзажем, с таким яркими и красочными корзинами с помидорами. Написанная сразу же после Великой Отечественной войны, картина передает скорее настроение ожидания радости от каждого мгновения жизни в то нелегкое, но полное надежд время.
На выставке представлено много пейзажей и натюрмортов, написанных разными художниками в разные годы в сельской местности на просторах России. Реалистические традиции преобладают в картинах Алексея Грицая (1914 – 1998); в них ощущается активное авторское отношение к пейзажу. Оттенки синего цвета доминируют в его полотне «Голубые тени, река Мста». Мы видим лед на реке, занесенный снегом берег, деревья и деревенские домики вдали. А на переднем плане – одинокая фигурка женщины, опускающая ведро в прорубь. Эмоциональная тональность картины далеко не оптимистичная, хотя именно оттенки синего цвета дают все-таки ощущение скорого приближения весны... Цвета осени доминируют в работе Алексея Грицая «Уборка картофеля». Согбенные фигуры крестьян на желтом поле как бы контрастируют с тщательно выписанным высоким небом с облаками. Картина художника Григория Зозули «Вечер в поле» привлекает изображением перспективы огромных российских просторов земли и неба, какой-то манящей бесконечности. Та же композиционная идея читается в ярком и выразительном пейзаже Гелия Коржева «Деревня Осоево», наверно, специально выполненном художником в таком удлиненном горизонтальном формате.
В других пейзажных работах в центре внимания художников не перспектива, а тщательная передача более близкой к восприятию фактуры. Валерьян Формозов в картине «Деревня» удивляет своим видением цвета деревенских домов, которые становятся как бы еще более близкими и привлекательными. Украшением всей экспозиции является великолепное полотно Александра Герасимова (1881 – 1963) «Деревья в цвету», в котором покоряет и каждый тщательно проработанный мазок мастера, и богатейшая в лучах яркого солнца цветовая гамма, и общая какая-то радостная тональность. Отличительная черта этой и многих других работ выставки – активный авторский взгляд на изображаемое, как бы совместное со зрителями присутствие там, приглашением вместе взглянуть на натуру. С этой точки зрения интересен натюрморт Гелия Коржева «Завтрак в поле», где с чувством восхищения выписан на фоне уходящего вдаль бесконечного пейзажа стол с приготовленными для завтрака чайником, хлебом и кувшином. А своеобразным символом всей экспозиции «Soviet Bread Basket» является, на наш взгляд, небольшая, но очень выразительная картина Петра Белоусова «Корова». Скупая, незатейливая композиция: пожилая женщина ведет с пастбища свою корову, наверное, домой... Написанная в 1936 году, эта работа, как представляется, выразительно символизирует и сегодняшнюю жизнь сельской России.
Одновременно с этой выставкой в двух малых залах Музея русского искусства в Миннеаполисе открыты еще две экспозиции. Первая из них – произведения российских художников, выполненные на бумаге. Это офорты, гравюры, различные рисунки углем, карандашом, акварелью. И вторая небольшая выставка – 20 работ фотохудожника Эндрю Мура из Нью-Йорка, созданные им в результате недавней поездки в Россию. В первой особенно привлекает своим совершенным мастерством и образцовой техникой исполнения «Портрет пожилого человека», выполненный карандашом еще в двадцатые годы художником Василием Яковлевым.
Во время недавней поездки в Миннеаполис мне удалось встретиться и поговорить с Рэймондом Джонсоном.
- Расскажите, пожалуйста, уважаемый Рэймонд, как и почему возникло у вас это необычное увлечение?
- Мы, американцы, вообще очень мало знали об искусстве бывшего Советского Союза, ведь наши контакты немного оживились только после его распада. Многие были убеждены, что все, что там создают художники, – это искусство так называемого социалистического реализма. Иначе говоря – сплошная пропаганда. Тем не менее мы знали о высоких творческих достижениях в России в литературе, в частности, в поэзии, в других искусствах, например, в музыке, в балете. А о художниках, об их произведениях – почти ничего. И вот я решил поехать в Россию, пожить там примерно год, заняться изучением изобразительного искусства, чтобы собрать информацию, увидеть, что было сделано художниками в разные периоды за годы двадцатого века. После первой моей поездки я был там раз пятьдесят – шестьдесят. И если вы хотите знать, почему я полюбил русское изобразительное искусство, я отвечаю просто: я видел это, эти произведения, необычайно высокие с точки зрения профессиональной. Каждая моя поездка туда – это новый урок, новое познание. Я понял, что многие люди там несчастны, с нелегкими судьбами и условиями жизни. И когда я хочу узнать этих людей ближе, я должен знать как можно больше об их культуре, о том, чем они живут, о чем думают, мечтают, что у них в сердцах.
- Поэтому и появилась идея создать именно Музей русского искусства в Америке?
- Да, конечно. Мне хочется показать, что лучшими в мире художниками в ХХ столетии были мастера из России. Подчеркнуть, что в их работах есть текст и подтекст. Музей наш существует еще сравнительно не так долго, с каждой новой выставкой мы ощущаем растущий интерес публики к тому, что мы показываем. Мне хотелось бы, чтобы с нашей довольно большой коллекцией знакомились люди не только в Миннеаполисе, но и в других городах Соединенных Штатов. Мы устанавливаем и продолжаем развивать контакты со многими музеями, с колледжами и университетами. Мы организуем выездные выставки, участвуем в совместных проектах с Третьяковской галереей, с музеем Гугенхейма, с институтом Smithsonian. Мы планируем от общих тематических экспозиций перейти к персональным выставкам работ известных и менее известных мастеров живописи. Очередной такой будет выставка работ интереснейшего, старейшего в России мастера Гелия Коржева. После нашего музея она переедет в Москву, в Третьяковку.
- Огромное спасибо вам за Музей, за эту экспозицию! Желаем вам дальнейших успехов и новых творческих открытий!
Этот единственный пока в Америке Музей русского искусства является сегодня одной из главных достопримечательностей города Миннеаполиса. Создан он на основе богатейшей
коллекции Рэймонда Джонсона – неутомимого энтузиаста, мецената, дилера, подвижника, бесконечно влюбленного в многообразие изобразительного искусства далекой страны, считающего своим долгом и призванием как можно больше показывать и рассказывать своим соотечественникам о живших и живущих в России и на постсоветском пространстве художниках и их творческих достижениях.
Интересна и необычна сама жизненная и творческая биография этого человека. Рэй Джонсон родился в небольшом городке в штате Айова. После окончания школы он поехал учиться в Иллинойс, в Carthage College, где готовился стать евангелическим священником и преподавателем греческого языка. В те же ранние студенческие годы он увлекся изобразительным искусством, регулярно посещая занятия в арт-классе. Затем Рэй Джонсон поступает учиться в Northwestern Lutheran Theological Seminary, расположенную в Миннеаполисе рядом с местным Институтом искусств. Здесь продолжалась и учеба, и активное изучение того, что было собрано в музее института. После окончания духовной академии он переезжает в северную Миннесоту, в городок Кросби-Айронтон, где становится священником в лютеранском приходе. В конце 80-х годов Рэй Джонсон решает целиком заняться любимым делом и увлечением: изучением и пропагандой изобразительного искусства. Он приобретает галереи в Скотсдейле (штат Аризона) и в Миннеаполисе, связывается со многими художниками, устраивает выставки, продает картины. В это время распадается Советский Союз, и у Джонсона возникает особый интерес к этой стране, к ее истории, к ее искусству. И когда появилась возможность более частых свободных поездок, Рэй Джонсон начинает регулярно ездить в бывший Союз, в Москву, Санкт-Петербург, в другие города. Он знакомится с художниками, покупает их работы, предварительно специально обращается к некоторым известным российским искусствоведам с просьбой дать рекомендации. За несколько лет состоялось более тысячи его визитов в мастерские художников самых разных стилей и направлений. Он устанавливает контакты со многими музеями и галереями, где приобретает картины, написанные известными мастерами двадцатого столетия. Коллекция Рэймонда и Сюзан Джонсонов все время пополняется, возникает идея открыть постоянно действующий Музей русского искусства.Такой музей был открыт в 2002 году в офисе в Блумингтоне, затем Джонсоны приобрели пустующее здание бывшей испанской церкви в Миннеаполисе и с помощью талантливого архитектора Джулии Сноу полностью перестроили его. В 2005 году состоялось открытие нового здания Музея русского искусства. За это время здесь были показаны интереснейшие тематические выставки «Русские традиции» (совместно с институтом Smithsonian в Вашингтоне), «Пути русского импрессионизма» (совместно с Третьяковской галереей), «Перспективы русского искусства», «Традиционная русская иконография» и ряд других. В знаменитой выставке русского искусства в музее Гугенхейма, которую посетил президент России Путин, экспонировалось 35 работ из коллекции Рэймонда Джонсона, в которой сейчас находится около 14 тысяч произведений живописи и графики.
Недавно в Музее русского искусства открылась новая экспозиция, которая называется «Советская хлебная корзина» («Soviet Bread Basket»). Рэймонд Джонсон на этот раз выбрал из своей огромной коллекции для показа те картины российских художников прошлого столетия, которые тематически прямо или косвенно связаны с жизнью деревни в разные годы двадцатого века: дореволюционные, советские, постсоветские. Но, естественно, не тематика определяла этот выбор, а качество произведений изобразительного искусства, их художественный уровень.
Имена многих представленных здесь художников, наверно, известны многим из нашего поколения эмиграции. Но с некоторыми мы знакомимся на выставке «Soviet Bread Basket» впервые. Трудно рассказать обо всем увиденном в кратком репортаже; поэтому обратим внимание на самые яркие работы этой экспозиции. Сочетание какой-то особой эмоциональности вместе с библейской значимостью читается в картине Филиппа Малявина «Русский крестьянин». С любовью выписано лицо персонажа, его натруженные руки. Взгляд крестьянина, чем-то похожего на пророка, передает усталость и глубокое раздумье персонажа о своей жизни, судьбе. Интересна и колористическая тональность работы, преобладание светло-красных оттенков. «Русский крестьянин» написан в самом начале прошлого века. Но и спустя столетие картина остается своеобразным шедевром русской портретной живописи. Многие искусствоведы отмечали, что в портретных работах Филиппа Малявина (1869 – 1940), ученика Ильи Репина, интересен зачастую не сам персонаж, а стремление раскрыть духовную атмосферу, тот мир, который он олицетворяет. «В его полотнах все реально и осязаемо, но одновременно с дыханием вечности», – писал Игорь Грабарь. Зримые приметы начала века читаются также в написанном в 1902 году лирическом портрете «Деревенская девочка» художника Ивана Горохова.
Схожие интонации привлекают в написанной более чем полвека спустя картине Эдуарда Браговского «Сплав леса по реке Ветлуге». В этой работе художник удивительно удачно соединяет воедино два жанра: портрет и пейзаж. И здесь в лице и взгляде молодой женщины читается усталость, раздумье о своей нелегкой судьбе. Двухплановый пейзаж выписан в мрачных, насыщенных оттенках красного и темного вдали; тональность узкой полоски неба передает напряженное предгрозовое состояние природы. В комментариях возле картины организаторы выставки приводят признание самого Э.Браговского о том, что берега любимой реки ему издали всегда казались красными, и этот цвет стал своеобразным камертоном, определяющим настроение всей композиции. Несколько иной подход к портрету мы видим в экспрессивно насыщенной картине художника Василия Костаницына «Молодой пастух». Персонаж здесь – естественная часть всех предметов быта и деталей, заполняющих композиционное пространство. Суровая правда нелегкого быта в начале пятидесятых годов в России отражена в совместной портретной работе братьев Алексея и Сергея Ткачевых «Девушка-почтальон зимой». Реалистично выписано лицо персонажа, выражающее и тревогу, и какую-то неуверенность. А вокруг девушки – обстановка, соответствующая ее настроению, здесь заявлен скорее импрессионистский подход, передающий настроение в оттенках приглушенных красок и цветовых переходов.
Своеобразным продолжением этого живописного жанра являются работы, на которых художники изображают несколько персонажей. Образцом композиционного и колористического совершенства можно назвать картину Николая Баскакова «Доярки». Три женщины изображены в момент, когда они весело, от всей души смеются: их подруга, наверное, рассказала им что-то очень смешное. Индивидуально неповторимы все лица, угадывается характер каждого персонажа. В единой колористической тональности изображены коровы за оградой, бидоны с молоком, – все детали проработаны предельно реалистично и одновременно с определенным эмоциональным настроением. В такой фигуративной, как ее принято называть, живописи читается что-то и за кадром: мы думаем и о судьбе этих тружениц, у которых, наверное, в самой жизни, в их нелегкой работе не все так весело... Совсем иное настроение в картине Николая Обрыньбы «Перед грозой», где для художника были важны не так сами женские персонажи, как передача неимоверной тяжести их труда. И цветовое решение этой работы более контрастное, подчеркивающее внутреннюю драматургию в авторском замысле.
А в большом полотне «Сбор помидоров» художница Зинаида Ковалевская ставит скорее чисто живописные задачи, нежели создает коллективный портрет многих персонажей. Поэтому лица их не так индивидуализированы; персонажи выписаны в единой цветовой гамме с окружающим пейзажем, с таким яркими и красочными корзинами с помидорами. Написанная сразу же после Великой Отечественной войны, картина передает скорее настроение ожидания радости от каждого мгновения жизни в то нелегкое, но полное надежд время.
На выставке представлено много пейзажей и натюрмортов, написанных разными художниками в разные годы в сельской местности на просторах России. Реалистические традиции преобладают в картинах Алексея Грицая (1914 – 1998); в них ощущается активное авторское отношение к пейзажу. Оттенки синего цвета доминируют в его полотне «Голубые тени, река Мста». Мы видим лед на реке, занесенный снегом берег, деревья и деревенские домики вдали. А на переднем плане – одинокая фигурка женщины, опускающая ведро в прорубь. Эмоциональная тональность картины далеко не оптимистичная, хотя именно оттенки синего цвета дают все-таки ощущение скорого приближения весны... Цвета осени доминируют в работе Алексея Грицая «Уборка картофеля». Согбенные фигуры крестьян на желтом поле как бы контрастируют с тщательно выписанным высоким небом с облаками. Картина художника Григория Зозули «Вечер в поле» привлекает изображением перспективы огромных российских просторов земли и неба, какой-то манящей бесконечности. Та же композиционная идея читается в ярком и выразительном пейзаже Гелия Коржева «Деревня Осоево», наверно, специально выполненном художником в таком удлиненном горизонтальном формате.
В других пейзажных работах в центре внимания художников не перспектива, а тщательная передача более близкой к восприятию фактуры. Валерьян Формозов в картине «Деревня» удивляет своим видением цвета деревенских домов, которые становятся как бы еще более близкими и привлекательными. Украшением всей экспозиции является великолепное полотно Александра Герасимова (1881 – 1963) «Деревья в цвету», в котором покоряет и каждый тщательно проработанный мазок мастера, и богатейшая в лучах яркого солнца цветовая гамма, и общая какая-то радостная тональность. Отличительная черта этой и многих других работ выставки – активный авторский взгляд на изображаемое, как бы совместное со зрителями присутствие там, приглашением вместе взглянуть на натуру. С этой точки зрения интересен натюрморт Гелия Коржева «Завтрак в поле», где с чувством восхищения выписан на фоне уходящего вдаль бесконечного пейзажа стол с приготовленными для завтрака чайником, хлебом и кувшином. А своеобразным символом всей экспозиции «Soviet Bread Basket» является, на наш взгляд, небольшая, но очень выразительная картина Петра Белоусова «Корова». Скупая, незатейливая композиция: пожилая женщина ведет с пастбища свою корову, наверное, домой... Написанная в 1936 году, эта работа, как представляется, выразительно символизирует и сегодняшнюю жизнь сельской России.
Одновременно с этой выставкой в двух малых залах Музея русского искусства в Миннеаполисе открыты еще две экспозиции. Первая из них – произведения российских художников, выполненные на бумаге. Это офорты, гравюры, различные рисунки углем, карандашом, акварелью. И вторая небольшая выставка – 20 работ фотохудожника Эндрю Мура из Нью-Йорка, созданные им в результате недавней поездки в Россию. В первой особенно привлекает своим совершенным мастерством и образцовой техникой исполнения «Портрет пожилого человека», выполненный карандашом еще в двадцатые годы художником Василием Яковлевым.
Во время недавней поездки в Миннеаполис мне удалось встретиться и поговорить с Рэймондом Джонсоном.
- Расскажите, пожалуйста, уважаемый Рэймонд, как и почему возникло у вас это необычное увлечение?
- Мы, американцы, вообще очень мало знали об искусстве бывшего Советского Союза, ведь наши контакты немного оживились только после его распада. Многие были убеждены, что все, что там создают художники, – это искусство так называемого социалистического реализма. Иначе говоря – сплошная пропаганда. Тем не менее мы знали о высоких творческих достижениях в России в литературе, в частности, в поэзии, в других искусствах, например, в музыке, в балете. А о художниках, об их произведениях – почти ничего. И вот я решил поехать в Россию, пожить там примерно год, заняться изучением изобразительного искусства, чтобы собрать информацию, увидеть, что было сделано художниками в разные периоды за годы двадцатого века. После первой моей поездки я был там раз пятьдесят – шестьдесят. И если вы хотите знать, почему я полюбил русское изобразительное искусство, я отвечаю просто: я видел это, эти произведения, необычайно высокие с точки зрения профессиональной. Каждая моя поездка туда – это новый урок, новое познание. Я понял, что многие люди там несчастны, с нелегкими судьбами и условиями жизни. И когда я хочу узнать этих людей ближе, я должен знать как можно больше об их культуре, о том, чем они живут, о чем думают, мечтают, что у них в сердцах.
- Поэтому и появилась идея создать именно Музей русского искусства в Америке?
- Да, конечно. Мне хочется показать, что лучшими в мире художниками в ХХ столетии были мастера из России. Подчеркнуть, что в их работах есть текст и подтекст. Музей наш существует еще сравнительно не так долго, с каждой новой выставкой мы ощущаем растущий интерес публики к тому, что мы показываем. Мне хотелось бы, чтобы с нашей довольно большой коллекцией знакомились люди не только в Миннеаполисе, но и в других городах Соединенных Штатов. Мы устанавливаем и продолжаем развивать контакты со многими музеями, с колледжами и университетами. Мы организуем выездные выставки, участвуем в совместных проектах с Третьяковской галереей, с музеем Гугенхейма, с институтом Smithsonian. Мы планируем от общих тематических экспозиций перейти к персональным выставкам работ известных и менее известных мастеров живописи. Очередной такой будет выставка работ интереснейшего, старейшего в России мастера Гелия Коржева. После нашего музея она переедет в Москву, в Третьяковку.
- Огромное спасибо вам за Музей, за эту экспозицию! Желаем вам дальнейших успехов и новых творческих открытий!
«...Увидеть немного больше, чем другие»
На выставке картин Владимира Тартаковера
Этот художник мало известен в нашей русскоязычной общине. Его картины выставлялись очень редко, почти ничего не писала о нем и наша пресса. Персональная выставка работ Владимира Тартаковера, которая открылась на этой неделе в Центре для пожилых «Forever Young», дает нам яркое представление о его творчестве, о тематических направлениях и жанрах, в которых успешно работает этот мастер.
Приехавшие сюда в эмиграцию художники не смогли, как правило, привезти с собой значительную часть своих произведений. А ведь среди них есть особенно дорогие, связанные с прошлым их авторов. Для Владимира Тартаковера такими, безусловно, являются пейзажные картины, написанные маслом в Кировоградской области на Украине, где ему довелось жить и работать. «На берегу речушки», «Мостик», «Украинский пейзаж», «Возле села Подвысокое», – в этих работах и в нескольких написанных там же пейзажных этюдах ощущается лирическое настроение художника, его заинтересованный взволнованный взгляд, приглашающий к раздумью, к сопереживанию. Какая-то особая трогательность есть, например, в изображении художником белых уточек («На берегу речушки»), в показе тронутых ранней желтизной осени прибрежного луга и деревьев вдоль извилистой речки. Интересна сама техника письма Владимира Тартаковера, сочетание тонкого и крупного мазка, стремление к легкому обобщению натуры. К созерцательному восприятию при этом добавляется лирическое настроение, легкая грусть. В таких картинах уже заявлена индивидуальная живописная манера их автора, своеобразное соединение реалистического и импрессионистского начала.
Познакомимся с основными этапами его биографии. Родился Владимир в Берлине, в семье кадрового офицера Советской Армии. Жил там пять лет, а после демобилизации отца семья уехала на Украину в Кировоград. Художественное образование началось в Доме пионеров, куда шестилетним мальчиком Володя стал ходить в кружок «Умелые руки». Там осваивал умение строгать, выпиливать, вырезать и все прочее, что потом пригодилось, когда уже работал в мастерских Художественного фонда. В 11 лет поступил в городскую художественную школу, после ее окончания поехал в Киев и стал учиться в Художественно-промышленном техникуме. Закончил его по специальности художник-конструктор промышленных изделий. По распределению направили в Душанбе, три года работал там в конструкторском бюро художником-дизайнером. Потом уехал в городок Сургут Тюменской области, там стал активнее заниматься живописью и графикой. Оформлял в Москве на ВДНХ выставку «Ханты-Мансийский автономный округ». Затем вернулся в Кировоград, работал в мастерских Худфонда, занимался выполнением различных оформительских заказов. Делал и мозаику, и инкрустированные композиции по дереву, и многое другое. В свободное время любил писать пейзажи с натуры.
В 1995 году Владимир Тартаковер уехал в Америку, работал более пяти лет в одной из фирм по производству стекловолокнистой оптики и кабелей для связи. Потом фирма эта закрылась, и он стал свободным художником. Теперь уже можно было активно продолжать то, к чему всю жизнь чувствовал влечение. Здесь, в Чикаго, стал чаще ходить на этюды и рисовать натуру.
Интересные работы появились у Владимира Тартаковера после поездок в самые разные близкие и далекие места, и прежде всего – в Израиль. В последние годы художник пишет преимущественно пастелью. Трогательной сосредоточенностью, раздумьем, удивительным вкраплением синих оттенков в общую цветовую гамму привлекает написанная в Иерусалиме картина «Стена плача». В 2003 году художник ездил в Израиль к отцу, который жил в Бер-Шеве. Был в Иерусалиме у Стены плача и видел, как учитель привел в это место свой класс, и дети там молились. «Стена плача» – картина предельно простая по композиции, но в ней есть определенный ритм и особое настроение, полное сочувствия к юным персонажам, пришедшим к этому святому месту. В нескольких вариантах – и радостных, и грустных – выполнены художником изображения знаменитого Бахайского храма в Хайфе. На этой выставке представлена картина, в которой передана величественная перспектива яркой архитектуры храмового ансамбля и колористическая гамма вокруг самого здания и ведущей к нему лестницы. Все освещено лучами заходящего солнца. Очень тонко передает художник в этом пейзаже ощущение теплоты, какой-то божественности самого заката. Красивым убранством улиц с окружающими горными возвышенностями привлекают и другие написанные им пейзажные виды Хайфы. Бесконечный простор, величие этого уголка в Израиле читается в картине «Море в Хайфе», где удивительно соединились стихии волнующегося моря и высокого неба.
А вот другая колористическая интонация – пейзаж «Парад кораблей в Navy Pier», где преобладают зелено-синие цветовые оттенки. Картина интересна контрастным соединением в едином ансамбле изображения старомодных уже парусников и современных чикагских небоскребов. Маленький старинный храм и деревья вокруг в холмистой зеленой местности, ярко высвеченные лучами солнца, – именно это художник увидел в лесах за Галиной и изобразил в яркой картине «Маленький храм».
И конечно же, на этой выставке очень много пейзажей, написанных пастелью, маслом, акварелью здесь, в парковых зонах Чикаго и его пригородах. Художник любит часто приходить в одни и те же места, писать различные варианты одной и той же натуры. За некоторым исключением композиции работ при этом совсем не повторяются. Одно из таких любимых им мест – Ботанический сад. И в результате мы любуемся работами, где отлично выписанное акварелью высокое небо, красивая аллея, заманчиво уходящая в таинственную даль. А вот картина, где белые стволы деревьев напоминают наши знакомые березки... Таких мест в нашем городе, привлекающих взгляд художника, довольно много. В результате мы можем увидеть пейзажи, написанные в парковой зоне вдоль бульвара Маккормик (от Туи до Голфа), в небольшом живописном Эмили-парке Скоки, в павильоне которого иногда выставляются и художники нашей общины, в Гров-парке, в зеленой зоне в районе 22-й дороги и в других местах. Не только созерцающий, но и выражающий свое личное отношение к изображаемой натуре взгляд художника читается и в картинах, в композиции которых деревья и растения органично сочетаются с созданными человеком строениями. Гармония декоративных растений с маленьким домиком привлекает в пейзаже «Арбалетум». Неожиданное интересное композиционное решение демонстрирует автор в картине «Японские деревья в ботаническом саду». На картине «Рыбалка» мы видим в моторной лодке и фигуры людей, встречающиеся довольно редко в работах художника. В картине привлекает отражение в воде деревьев, немного обобщенных видением художника, но уже красиво и гармонично надевающих желтый наряд ранней осени.
Близки по настроению и тональности к пейзажам и красочные натюрморты Владимира Тартаковера. Как правило, для них выбирается естественная натура. Интересна своей композицией, колоритом, своеобразным торжеством цвета работа «Маки». А в серии картин «Ирисы» доминирует какой-то особый, с любовью выписанный сиреневый цвет. В бело-желтой гамме с очень осторожным добавлением зеленого цвета воспринимается пейзаж-натюрморт «Ранние розы». Та же богатая колористическая гамма – в удивительно живописной картине «Букет цветов». И эта работа передает задумчивое и лирическое настроение автора.
В последние годы у Владимира Тартаковера появилось новое творческое увлечение. Он стал регулярно работать и писать с натуры в Palette & Chisel Аcademy of Fine Arts – уникальном клубе в даунтауне Чикаго. Здесь есть специальная студия, где регулярно позируют натурщики и натурщицы. На выставке художник показывает несколько интересных портретных работ, сделанных там. В них привлекают передача оригинального колорита облика персонажей, попытка угадать их характер, разнообразие композиций и цветовой тональности.
Особым украшением выставки, своеобразным маленьким шедевром является картина «Мишель» – оригинальный портрет внучки художника. Девочка изображена возле двух зеркал, как бы сразу в трех измерениях. Подумалось, что Владимиру Тартаковеру следовало бы чаще работать в жанре живописного портрета.
Мы встретились с ним во время отбора картин и подготовки к этой выставке.
- Расскажите, пожалуйста, Владимир, почему пейзаж стал как бы основным жанром в вашем творчестве?
- Я пишу пейзажи давно, еще со времен учебы. Во время моей работы в мастерских Худфонда я занимался диорамами: писал живописные задники и делал макеты перед ними. А первое относительное признание пришло в 1985 году: в Кировоград приехали японцы отбирать работы для выставки советской живописи, они и обратили внимание на мои пейзажи, отобрали и потом даже купили четыре. А вообще любовь к пейзажу, наверно, заложена в душе. Выбор натуры – это всегда и просто, и сложно, и необъяснимо. Я вижу обыкновенный цветок, и он мне нравится. А люди возле него проходят и не замечают. Или, например, упала на поверхность воды в реке ветка дерева или просто листва... Все проходят мимо, а я могу остановиться и начать это писать. В этом вообще, наверно, разница между художником и обычным человеком. Увидеть немного больше, чем другие. Правда, когда я здесь в Америке пишу пейзажи, люди часто подходят, смотрят, им интересно, иногда они даже высказывают свое одобрение.
- Во время самого письма есть ли у вас определенная сверхзадача?
- Все зависит конкретно от места, от натуры, она подсказывает. Но каждый художник, конечно же, выбирает свою композицию, свое решение. Может быть на картине большое пространство неба и очень маленькая полоса земли. И наоборот. Было бы совсем не интересно, если бы все художники одинаково компановали свои работы. И все картины, как фотографии, были бы одинаковы. Было бы очень скучно, вся жизнь была бы скучной. Возьмите у Клода Моне, у Исаака Левитана: каждая работа – это совершенно различная композиция, разные гаммы по цвету, разное освещение, колорит. Я стремлюсь запечатлеть природу во все времена года, в основном люблю осень и зиму. Летом я стараюсь писать цветы, воду, я не люблю зелень. Хотя многие художники любят зелень и находят бесконечные оттенки и переходы в зеленой гамме. Образец – Сезанн, но у него зелень не ощущается такой зеленой и ядовитой, какой она бывает в природе, не давит глаз. А вообще каждый художник видит природу по-своему.
- Что для вас главное в самом творческом процессе?
- Прежде всего надо что-то увидеть, почувствовать в натуре. Художник – это человек настроения. В плохом настроении, например, вообще нельзя писать пейзаж: это бесполезно. Работа зазвучит, когда в нее вкладываешь всю свою душу, свой темперамент. А писать просто так – это будет только красивая фотография. Хотя сделать картину-фотографию тоже непросто, необходимо настоящее мастерство. В последнее время у меня
появилась возможность рисовать натурщиц в академии-студии. Хочется показать не просто внешние черты человека, а раскрыть его душу, характер, настроение, какие-то неповторимые его особенности. Стремлюсь к этому. Конечно, передачи только похожести натуры в таких работах мало. Поэтому в процессе творчества во всех жанрах пытаешься найти что-то свое, неповторимое. Художник от художника отличается тем, что надо, как говорит один из моих коллег, быть немного сумасшедшим. Наверное, и в самом деле надо быть немного таким: не быть похожим на всех остальных людей.
- Спасибо, Владимир, за вашу интересную выставку. Всегда будем рады видеть ваши новые работы!
Этот художник мало известен в нашей русскоязычной общине. Его картины выставлялись очень редко, почти ничего не писала о нем и наша пресса. Персональная выставка работ Владимира Тартаковера, которая открылась на этой неделе в Центре для пожилых «Forever Young», дает нам яркое представление о его творчестве, о тематических направлениях и жанрах, в которых успешно работает этот мастер.
Приехавшие сюда в эмиграцию художники не смогли, как правило, привезти с собой значительную часть своих произведений. А ведь среди них есть особенно дорогие, связанные с прошлым их авторов. Для Владимира Тартаковера такими, безусловно, являются пейзажные картины, написанные маслом в Кировоградской области на Украине, где ему довелось жить и работать. «На берегу речушки», «Мостик», «Украинский пейзаж», «Возле села Подвысокое», – в этих работах и в нескольких написанных там же пейзажных этюдах ощущается лирическое настроение художника, его заинтересованный взволнованный взгляд, приглашающий к раздумью, к сопереживанию. Какая-то особая трогательность есть, например, в изображении художником белых уточек («На берегу речушки»), в показе тронутых ранней желтизной осени прибрежного луга и деревьев вдоль извилистой речки. Интересна сама техника письма Владимира Тартаковера, сочетание тонкого и крупного мазка, стремление к легкому обобщению натуры. К созерцательному восприятию при этом добавляется лирическое настроение, легкая грусть. В таких картинах уже заявлена индивидуальная живописная манера их автора, своеобразное соединение реалистического и импрессионистского начала.
Познакомимся с основными этапами его биографии. Родился Владимир в Берлине, в семье кадрового офицера Советской Армии. Жил там пять лет, а после демобилизации отца семья уехала на Украину в Кировоград. Художественное образование началось в Доме пионеров, куда шестилетним мальчиком Володя стал ходить в кружок «Умелые руки». Там осваивал умение строгать, выпиливать, вырезать и все прочее, что потом пригодилось, когда уже работал в мастерских Художественного фонда. В 11 лет поступил в городскую художественную школу, после ее окончания поехал в Киев и стал учиться в Художественно-промышленном техникуме. Закончил его по специальности художник-конструктор промышленных изделий. По распределению направили в Душанбе, три года работал там в конструкторском бюро художником-дизайнером. Потом уехал в городок Сургут Тюменской области, там стал активнее заниматься живописью и графикой. Оформлял в Москве на ВДНХ выставку «Ханты-Мансийский автономный округ». Затем вернулся в Кировоград, работал в мастерских Худфонда, занимался выполнением различных оформительских заказов. Делал и мозаику, и инкрустированные композиции по дереву, и многое другое. В свободное время любил писать пейзажи с натуры.
В 1995 году Владимир Тартаковер уехал в Америку, работал более пяти лет в одной из фирм по производству стекловолокнистой оптики и кабелей для связи. Потом фирма эта закрылась, и он стал свободным художником. Теперь уже можно было активно продолжать то, к чему всю жизнь чувствовал влечение. Здесь, в Чикаго, стал чаще ходить на этюды и рисовать натуру.
Интересные работы появились у Владимира Тартаковера после поездок в самые разные близкие и далекие места, и прежде всего – в Израиль. В последние годы художник пишет преимущественно пастелью. Трогательной сосредоточенностью, раздумьем, удивительным вкраплением синих оттенков в общую цветовую гамму привлекает написанная в Иерусалиме картина «Стена плача». В 2003 году художник ездил в Израиль к отцу, который жил в Бер-Шеве. Был в Иерусалиме у Стены плача и видел, как учитель привел в это место свой класс, и дети там молились. «Стена плача» – картина предельно простая по композиции, но в ней есть определенный ритм и особое настроение, полное сочувствия к юным персонажам, пришедшим к этому святому месту. В нескольких вариантах – и радостных, и грустных – выполнены художником изображения знаменитого Бахайского храма в Хайфе. На этой выставке представлена картина, в которой передана величественная перспектива яркой архитектуры храмового ансамбля и колористическая гамма вокруг самого здания и ведущей к нему лестницы. Все освещено лучами заходящего солнца. Очень тонко передает художник в этом пейзаже ощущение теплоты, какой-то божественности самого заката. Красивым убранством улиц с окружающими горными возвышенностями привлекают и другие написанные им пейзажные виды Хайфы. Бесконечный простор, величие этого уголка в Израиле читается в картине «Море в Хайфе», где удивительно соединились стихии волнующегося моря и высокого неба.
А вот другая колористическая интонация – пейзаж «Парад кораблей в Navy Pier», где преобладают зелено-синие цветовые оттенки. Картина интересна контрастным соединением в едином ансамбле изображения старомодных уже парусников и современных чикагских небоскребов. Маленький старинный храм и деревья вокруг в холмистой зеленой местности, ярко высвеченные лучами солнца, – именно это художник увидел в лесах за Галиной и изобразил в яркой картине «Маленький храм».
И конечно же, на этой выставке очень много пейзажей, написанных пастелью, маслом, акварелью здесь, в парковых зонах Чикаго и его пригородах. Художник любит часто приходить в одни и те же места, писать различные варианты одной и той же натуры. За некоторым исключением композиции работ при этом совсем не повторяются. Одно из таких любимых им мест – Ботанический сад. И в результате мы любуемся работами, где отлично выписанное акварелью высокое небо, красивая аллея, заманчиво уходящая в таинственную даль. А вот картина, где белые стволы деревьев напоминают наши знакомые березки... Таких мест в нашем городе, привлекающих взгляд художника, довольно много. В результате мы можем увидеть пейзажи, написанные в парковой зоне вдоль бульвара Маккормик (от Туи до Голфа), в небольшом живописном Эмили-парке Скоки, в павильоне которого иногда выставляются и художники нашей общины, в Гров-парке, в зеленой зоне в районе 22-й дороги и в других местах. Не только созерцающий, но и выражающий свое личное отношение к изображаемой натуре взгляд художника читается и в картинах, в композиции которых деревья и растения органично сочетаются с созданными человеком строениями. Гармония декоративных растений с маленьким домиком привлекает в пейзаже «Арбалетум». Неожиданное интересное композиционное решение демонстрирует автор в картине «Японские деревья в ботаническом саду». На картине «Рыбалка» мы видим в моторной лодке и фигуры людей, встречающиеся довольно редко в работах художника. В картине привлекает отражение в воде деревьев, немного обобщенных видением художника, но уже красиво и гармонично надевающих желтый наряд ранней осени.
Близки по настроению и тональности к пейзажам и красочные натюрморты Владимира Тартаковера. Как правило, для них выбирается естественная натура. Интересна своей композицией, колоритом, своеобразным торжеством цвета работа «Маки». А в серии картин «Ирисы» доминирует какой-то особый, с любовью выписанный сиреневый цвет. В бело-желтой гамме с очень осторожным добавлением зеленого цвета воспринимается пейзаж-натюрморт «Ранние розы». Та же богатая колористическая гамма – в удивительно живописной картине «Букет цветов». И эта работа передает задумчивое и лирическое настроение автора.
В последние годы у Владимира Тартаковера появилось новое творческое увлечение. Он стал регулярно работать и писать с натуры в Palette & Chisel Аcademy of Fine Arts – уникальном клубе в даунтауне Чикаго. Здесь есть специальная студия, где регулярно позируют натурщики и натурщицы. На выставке художник показывает несколько интересных портретных работ, сделанных там. В них привлекают передача оригинального колорита облика персонажей, попытка угадать их характер, разнообразие композиций и цветовой тональности.
Особым украшением выставки, своеобразным маленьким шедевром является картина «Мишель» – оригинальный портрет внучки художника. Девочка изображена возле двух зеркал, как бы сразу в трех измерениях. Подумалось, что Владимиру Тартаковеру следовало бы чаще работать в жанре живописного портрета.
Мы встретились с ним во время отбора картин и подготовки к этой выставке.
- Расскажите, пожалуйста, Владимир, почему пейзаж стал как бы основным жанром в вашем творчестве?
- Я пишу пейзажи давно, еще со времен учебы. Во время моей работы в мастерских Худфонда я занимался диорамами: писал живописные задники и делал макеты перед ними. А первое относительное признание пришло в 1985 году: в Кировоград приехали японцы отбирать работы для выставки советской живописи, они и обратили внимание на мои пейзажи, отобрали и потом даже купили четыре. А вообще любовь к пейзажу, наверно, заложена в душе. Выбор натуры – это всегда и просто, и сложно, и необъяснимо. Я вижу обыкновенный цветок, и он мне нравится. А люди возле него проходят и не замечают. Или, например, упала на поверхность воды в реке ветка дерева или просто листва... Все проходят мимо, а я могу остановиться и начать это писать. В этом вообще, наверно, разница между художником и обычным человеком. Увидеть немного больше, чем другие. Правда, когда я здесь в Америке пишу пейзажи, люди часто подходят, смотрят, им интересно, иногда они даже высказывают свое одобрение.
- Во время самого письма есть ли у вас определенная сверхзадача?
- Все зависит конкретно от места, от натуры, она подсказывает. Но каждый художник, конечно же, выбирает свою композицию, свое решение. Может быть на картине большое пространство неба и очень маленькая полоса земли. И наоборот. Было бы совсем не интересно, если бы все художники одинаково компановали свои работы. И все картины, как фотографии, были бы одинаковы. Было бы очень скучно, вся жизнь была бы скучной. Возьмите у Клода Моне, у Исаака Левитана: каждая работа – это совершенно различная композиция, разные гаммы по цвету, разное освещение, колорит. Я стремлюсь запечатлеть природу во все времена года, в основном люблю осень и зиму. Летом я стараюсь писать цветы, воду, я не люблю зелень. Хотя многие художники любят зелень и находят бесконечные оттенки и переходы в зеленой гамме. Образец – Сезанн, но у него зелень не ощущается такой зеленой и ядовитой, какой она бывает в природе, не давит глаз. А вообще каждый художник видит природу по-своему.
- Что для вас главное в самом творческом процессе?
- Прежде всего надо что-то увидеть, почувствовать в натуре. Художник – это человек настроения. В плохом настроении, например, вообще нельзя писать пейзаж: это бесполезно. Работа зазвучит, когда в нее вкладываешь всю свою душу, свой темперамент. А писать просто так – это будет только красивая фотография. Хотя сделать картину-фотографию тоже непросто, необходимо настоящее мастерство. В последнее время у меня
появилась возможность рисовать натурщиц в академии-студии. Хочется показать не просто внешние черты человека, а раскрыть его душу, характер, настроение, какие-то неповторимые его особенности. Стремлюсь к этому. Конечно, передачи только похожести натуры в таких работах мало. Поэтому в процессе творчества во всех жанрах пытаешься найти что-то свое, неповторимое. Художник от художника отличается тем, что надо, как говорит один из моих коллег, быть немного сумасшедшим. Наверное, и в самом деле надо быть немного таким: не быть похожим на всех остальных людей.
- Спасибо, Владимир, за вашу интересную выставку. Всегда будем рады видеть ваши новые работы!
Мир образов Анатолия Снигирева
Судьбы художников, особенно в эмиграции, складываются по-разному. Кому-то удается несколько раз выставиться и стать известным. На кого-то обратила внимание какая-нибудь галерея, и даже удалось продать несколько картин. Но большинство из них, к сожалению, замкнуты в кругу своих близких и знакомых. До сих пор нет в нашей русской общине центра, где бы могли регулярно устраиваться выставки: нашим художникам есть что показать. Тем не менее они продолжают работать в своих домах и квартирах, стараясь оставаться верными своей творческой манере, своему найденному «Я» или продолжая интересные поиски своего стиля, своей художественной выразительности.
…В небольшой чикагской квартире художника Анатолия Снигирева все заставлено полотнами. Картины, написанные давно и совсем недавно, висят в несколько рядов на всех стенах, стоят друг за дружкой на диване и на стульях, на холодильнике и на шкафу, лежат, сложенные, на диване и просто на полу. А когда вы всматриваетесь в эти работы, вы попадаете в какой-то особый образный мир, где реальность переплетена с фантастикой, где волшебство и буйство масляных красок и сюжетно-реальное, и декоративное, где автор своим необычным и неожиданным образным мышлением старается спровоцировать, вызвать ответную реакцию вашего воображения. А иногда и просто пригласить задуматься, поразмышлять.
Вот на фоне городских зданий движется странная процессия. Впереди – какое-то создание, напоминающее черта, за ним – непонятная повозка, на которой похожее на рыбу животное и фигура человека («Русские в Америке» – условное название полотна, впрочем, как условны часто и другие подписи под картинами Анатолия Снигирева). А вот прямо по тучам ступает красный конь, на месте всадника – классический православный храм, сзади – чертенок, управляющий всем этим движением, над головой коня распятие в ореоле света, а вдали, в иной, зелено-синей гамме – облака, горы, силуэт Эйфелевой башни, какого-то города («Путь России»). Женщина с крыльями ангела и злое существо с рогами играют в шахматы на фоне бесконечных, уходящих вдаль завораживающих просторов («Высшая ставка»). Человек пытается вырваться из среды, к которой он в прямом и переносном смысле привязан, а среда эта – похожие на книги дома современной цивилизации. Влекомый полетом птицы, человек этот рвется в небо, выше гор и облаков («Освобождение»). Прекрасная девушка и какой-то черный дьявол парят под солнцем в вышине на фоне темного неба, но вдоль их движения – хоровод красивых деревьев («Прогулка в персиковом саду»).
Почти во всех картинах художника ощущается своеобразное стремление преодолеть земное притяжение, вырваться ввысь, в небо, в космическое пространство. На улетающем вдаль облаке играют на фортепиано музыканты, влекомые к солнцу манящим образом дерева жизни («Волшебный дуэт»). Море, горы вдали, облака, которые как бы рассекает летящий вниз персонаж («Прыжок в воду через Вселенную»). К самому солнцу отчаянно летит самолет («Безопасные крылья»). Высоко в облаках витает персонаж картины «Змея-женщина». Даже сказку, которую рассказывают рыбы, персонаж слушает высоко в небе на ковре-самолете, а в воображении – прекрасная женщина («Рыбья сказка»). Большой реальный глаз – глаз Земли изображен тоже где-то вверху, над горами и облаками, работа так и называется: «Глаз Земли»…
Живописные фантазии художника основаны как на знакомых фольклорных и литературных образах, так и на его собственном воображении. Композиции Анатолия Снигирева всегда драматичны, в них неизменно присутствует внутренний конфликт, сюжетное и эмоциональное напряжение. Когда мы смотрим на эти картины, активно включается наша зрительская фантазия, мы стараемся понять смысл ситуации, суть взаимоотношений персонажей, вытекающих из сочетаний реального и сказочного начала. Так написаны полотна «Ночная серенада», «Песня моря», «Рай», «Маленький вампир», «Наказание», «Искушение» и другие.
Даже в работах, где в центре композиции изображен только один персонаж, читается попытка разгадать загадку каждой судьбы, ее внутренний драматизм и неоднозначность. Среди городских зданий, давящих и сжимающих, сидит в задумчивости, низко опустив голову, человек («Одиночество»). А вот печальная женщина, сидящая опять-таки на облаке высоко над горными вершинами («Разбитое сердце»). Почти реальное сердце с таким выразительным взглядом глаза изображено на картине «Плачущее сердце». Трагизм существования Человека, находящегося в вечной борьбе с земными и неземными силами, подчеркнут в картине «Параллельные миры». Растерянное человеческое лицо среди собачьих морд тоже вызывает раздумья о смысле существования («Поиск характера»). А в картине «Пришелец» звучит извечный поиск ответа на вопрос: когда у человека реальное лицо, а когда – маска. В этой работе автор добавляет персонажу еще и возможность принять ослиный облик, наверное, для самовыражения.
Интересны и своеобразные серии картин художника, объединенных одним тематическим замыслом. Последняя, например, посвящена трагической судьбе английской принцессы Дианы. В картине «Роковой поворот» художник как бы передает стремительную скорость полета персонажа опять-таки где-то очень и очень высоко в космическом пространстве. На полотне «Объятия смерти» мы видим лирическое начало в соединении образа взрослой Дианы и такой, какой она была в раннем детстве. Образ Дианы в этих работах выписан с огромной любовью, со стремлением постичь загадку этой личности и этой судьбы.
Секрет притяжения картин Анатолия Снигирева видится не только в оригинальных тематических и композиционных поисках. Его живопись привлекает удивительно яркой колористической гаммой, какой-то особой свежестью цветов. Решение ряда полотен основано на тонких переходах близких цветовых оттенков, например, синих, зеленых или красных. А в других мы видим контрастно-вызывающее смешение очень многих красок, и это полностью оправдано логикой замысла. Красивая декоративность – только первый порог восприятия того, что рисует художник, стремящийся в каждое свое полотно вложить как можно больше смыслового подтекста.
И еще на одно качество этих картин хочется обратить внимание – их открытую театральность с внутренним мизансценированием, рассчитанным на восприятие именно зрелища, когда, по Шекспиру, весь мир – театр, а мы в нем лишь актеры. В такой интонации решены яркие автопортреты художника, где много и юмора, и самокритики. В картине «Перед зеркалом», например, передано и восхищение красотой женского тела, и ироническое отношение к самой сути мизансцены. Как зафиксированные сцены из какого-то фантасмагорического театрального спектакля, где действуют и реальные люди, и рожденные фантазией художника ангелы, черти, дивные животные, воспринимаются картины «Наказание», «Три искушения», «Мечта» и другие.
На мой вопрос о том, как рождаются тематические замыслы его работ, Анатолий Снигирев ответил просто: «Я никогда не придумываю картины». А потом рассказал, что многие тематические и образные решения приходят ему во сне, и когда он начинает работать над чистым полотном, он уже видит то, что должно получиться. Мой собеседник поделился и тем, что пишет не только картины, но и стихи и даже… киносценарии. С некоторыми стихотворениями Анатолия Снигирева удалось познакомиться: поразила их необычная образная метафорическая структура, стремление автора сказать что-то свое, выстраданное, ни на что не похожее, близкое к его живописной образности. «Я руки подставил под звездный огонь…» – пишет он в одном из своих стихотворений. Подумалось, что это – совсем не случайное признание.
Родился Анатолий Снигирев в Беларуси на Логойщине, жил и рос в Поволжье, в деревне Красный Кут возле Саратова. Закончил Авиационный институт имени академика Королева и художественное училище в Куйбышеве, работал на авиационных заводах, испытывал новые самолеты. Тогда и начал мечтать о дальних странах и звездных мирах, о полетах выше облаков и горных вершин… Каждый год во время отпусков садился на велосипед и отправлялся в далекие путешествия, и каждый раз почему-то в горные труднодоступные районы. В стремлении забраться все выше и выше Анатолий проехал свыше 30 тысяч миль по многим горным тропам Тянь-Шаня, Памира, Кавказа. В эмиграцию в Америку уезжал из Комсомольска-на-Амуре. В Чикаго живет с 1998 года.
О себе и своем творчестве в маленьком рекламном проспекте он пишет так: «Большинство моих картин – это фантазии, навеянные извечным стремлением человечества вырваться из тьмы к звездам. Небо – это моя жизнь. Я, наверное, никогда не жил на земле…» Характерно и следующее признание художника, опубликованное вместе с репродукциями его трех работ в последнем номере ежегодника New Art: «Я люблю яркие, чистые цвета. Конечно, все люди не похожи друг на друга, но тем не менее я все время удивляюсь, почему я родился таким чувствительным и уязвимым… Все несчастья людские проникают глубоко в сердце, и я вынужден искать какой-то выход. Чтобы снять эту тяжесть со своей души, я беру кисть и погружаюсь в параллельные миры и в бесконечность мироздания. Моя возможность мечтать в цвете дает счастливые минуты. Я, наверное, живу в трех мирах: в реальном существовании, в моих мечтах и во Вселенной, созданной моим воображением».
Сегодня Анатолий Снигирев – в постоянной работе, в активных творческих поисках. Пожелаем ему новых успехов. Уверен, что картины, согретые звездным огнем этого оригинального таланта, обязательно должны выставляться.
…В небольшой чикагской квартире художника Анатолия Снигирева все заставлено полотнами. Картины, написанные давно и совсем недавно, висят в несколько рядов на всех стенах, стоят друг за дружкой на диване и на стульях, на холодильнике и на шкафу, лежат, сложенные, на диване и просто на полу. А когда вы всматриваетесь в эти работы, вы попадаете в какой-то особый образный мир, где реальность переплетена с фантастикой, где волшебство и буйство масляных красок и сюжетно-реальное, и декоративное, где автор своим необычным и неожиданным образным мышлением старается спровоцировать, вызвать ответную реакцию вашего воображения. А иногда и просто пригласить задуматься, поразмышлять.
Вот на фоне городских зданий движется странная процессия. Впереди – какое-то создание, напоминающее черта, за ним – непонятная повозка, на которой похожее на рыбу животное и фигура человека («Русские в Америке» – условное название полотна, впрочем, как условны часто и другие подписи под картинами Анатолия Снигирева). А вот прямо по тучам ступает красный конь, на месте всадника – классический православный храм, сзади – чертенок, управляющий всем этим движением, над головой коня распятие в ореоле света, а вдали, в иной, зелено-синей гамме – облака, горы, силуэт Эйфелевой башни, какого-то города («Путь России»). Женщина с крыльями ангела и злое существо с рогами играют в шахматы на фоне бесконечных, уходящих вдаль завораживающих просторов («Высшая ставка»). Человек пытается вырваться из среды, к которой он в прямом и переносном смысле привязан, а среда эта – похожие на книги дома современной цивилизации. Влекомый полетом птицы, человек этот рвется в небо, выше гор и облаков («Освобождение»). Прекрасная девушка и какой-то черный дьявол парят под солнцем в вышине на фоне темного неба, но вдоль их движения – хоровод красивых деревьев («Прогулка в персиковом саду»).
Почти во всех картинах художника ощущается своеобразное стремление преодолеть земное притяжение, вырваться ввысь, в небо, в космическое пространство. На улетающем вдаль облаке играют на фортепиано музыканты, влекомые к солнцу манящим образом дерева жизни («Волшебный дуэт»). Море, горы вдали, облака, которые как бы рассекает летящий вниз персонаж («Прыжок в воду через Вселенную»). К самому солнцу отчаянно летит самолет («Безопасные крылья»). Высоко в облаках витает персонаж картины «Змея-женщина». Даже сказку, которую рассказывают рыбы, персонаж слушает высоко в небе на ковре-самолете, а в воображении – прекрасная женщина («Рыбья сказка»). Большой реальный глаз – глаз Земли изображен тоже где-то вверху, над горами и облаками, работа так и называется: «Глаз Земли»…
Живописные фантазии художника основаны как на знакомых фольклорных и литературных образах, так и на его собственном воображении. Композиции Анатолия Снигирева всегда драматичны, в них неизменно присутствует внутренний конфликт, сюжетное и эмоциональное напряжение. Когда мы смотрим на эти картины, активно включается наша зрительская фантазия, мы стараемся понять смысл ситуации, суть взаимоотношений персонажей, вытекающих из сочетаний реального и сказочного начала. Так написаны полотна «Ночная серенада», «Песня моря», «Рай», «Маленький вампир», «Наказание», «Искушение» и другие.
Даже в работах, где в центре композиции изображен только один персонаж, читается попытка разгадать загадку каждой судьбы, ее внутренний драматизм и неоднозначность. Среди городских зданий, давящих и сжимающих, сидит в задумчивости, низко опустив голову, человек («Одиночество»). А вот печальная женщина, сидящая опять-таки на облаке высоко над горными вершинами («Разбитое сердце»). Почти реальное сердце с таким выразительным взглядом глаза изображено на картине «Плачущее сердце». Трагизм существования Человека, находящегося в вечной борьбе с земными и неземными силами, подчеркнут в картине «Параллельные миры». Растерянное человеческое лицо среди собачьих морд тоже вызывает раздумья о смысле существования («Поиск характера»). А в картине «Пришелец» звучит извечный поиск ответа на вопрос: когда у человека реальное лицо, а когда – маска. В этой работе автор добавляет персонажу еще и возможность принять ослиный облик, наверное, для самовыражения.
Интересны и своеобразные серии картин художника, объединенных одним тематическим замыслом. Последняя, например, посвящена трагической судьбе английской принцессы Дианы. В картине «Роковой поворот» художник как бы передает стремительную скорость полета персонажа опять-таки где-то очень и очень высоко в космическом пространстве. На полотне «Объятия смерти» мы видим лирическое начало в соединении образа взрослой Дианы и такой, какой она была в раннем детстве. Образ Дианы в этих работах выписан с огромной любовью, со стремлением постичь загадку этой личности и этой судьбы.
Секрет притяжения картин Анатолия Снигирева видится не только в оригинальных тематических и композиционных поисках. Его живопись привлекает удивительно яркой колористической гаммой, какой-то особой свежестью цветов. Решение ряда полотен основано на тонких переходах близких цветовых оттенков, например, синих, зеленых или красных. А в других мы видим контрастно-вызывающее смешение очень многих красок, и это полностью оправдано логикой замысла. Красивая декоративность – только первый порог восприятия того, что рисует художник, стремящийся в каждое свое полотно вложить как можно больше смыслового подтекста.
И еще на одно качество этих картин хочется обратить внимание – их открытую театральность с внутренним мизансценированием, рассчитанным на восприятие именно зрелища, когда, по Шекспиру, весь мир – театр, а мы в нем лишь актеры. В такой интонации решены яркие автопортреты художника, где много и юмора, и самокритики. В картине «Перед зеркалом», например, передано и восхищение красотой женского тела, и ироническое отношение к самой сути мизансцены. Как зафиксированные сцены из какого-то фантасмагорического театрального спектакля, где действуют и реальные люди, и рожденные фантазией художника ангелы, черти, дивные животные, воспринимаются картины «Наказание», «Три искушения», «Мечта» и другие.
На мой вопрос о том, как рождаются тематические замыслы его работ, Анатолий Снигирев ответил просто: «Я никогда не придумываю картины». А потом рассказал, что многие тематические и образные решения приходят ему во сне, и когда он начинает работать над чистым полотном, он уже видит то, что должно получиться. Мой собеседник поделился и тем, что пишет не только картины, но и стихи и даже… киносценарии. С некоторыми стихотворениями Анатолия Снигирева удалось познакомиться: поразила их необычная образная метафорическая структура, стремление автора сказать что-то свое, выстраданное, ни на что не похожее, близкое к его живописной образности. «Я руки подставил под звездный огонь…» – пишет он в одном из своих стихотворений. Подумалось, что это – совсем не случайное признание.
Родился Анатолий Снигирев в Беларуси на Логойщине, жил и рос в Поволжье, в деревне Красный Кут возле Саратова. Закончил Авиационный институт имени академика Королева и художественное училище в Куйбышеве, работал на авиационных заводах, испытывал новые самолеты. Тогда и начал мечтать о дальних странах и звездных мирах, о полетах выше облаков и горных вершин… Каждый год во время отпусков садился на велосипед и отправлялся в далекие путешествия, и каждый раз почему-то в горные труднодоступные районы. В стремлении забраться все выше и выше Анатолий проехал свыше 30 тысяч миль по многим горным тропам Тянь-Шаня, Памира, Кавказа. В эмиграцию в Америку уезжал из Комсомольска-на-Амуре. В Чикаго живет с 1998 года.
О себе и своем творчестве в маленьком рекламном проспекте он пишет так: «Большинство моих картин – это фантазии, навеянные извечным стремлением человечества вырваться из тьмы к звездам. Небо – это моя жизнь. Я, наверное, никогда не жил на земле…» Характерно и следующее признание художника, опубликованное вместе с репродукциями его трех работ в последнем номере ежегодника New Art: «Я люблю яркие, чистые цвета. Конечно, все люди не похожи друг на друга, но тем не менее я все время удивляюсь, почему я родился таким чувствительным и уязвимым… Все несчастья людские проникают глубоко в сердце, и я вынужден искать какой-то выход. Чтобы снять эту тяжесть со своей души, я беру кисть и погружаюсь в параллельные миры и в бесконечность мироздания. Моя возможность мечтать в цвете дает счастливые минуты. Я, наверное, живу в трех мирах: в реальном существовании, в моих мечтах и во Вселенной, созданной моим воображением».
Сегодня Анатолий Снигирев – в постоянной работе, в активных творческих поисках. Пожелаем ему новых успехов. Уверен, что картины, согретые звездным огнем этого оригинального таланта, обязательно должны выставляться.
Мастер театральной образности
О творчестве художницы театра «Атриум» Ирины Ратнер
Мы уже привыкли к тому, что спектакли театра «Атриум» стали обычным явлением в жизни нашей общины. С каждым показом они вызывают интерес у все новых и новых зрителей. И, как нам кажется, одна из составляющих их несомненного успеха – это оригинальное художественное оформление, автором которого является талантливая художница Ирина Ратнер.
Когда входишь в дом, где она живет в северном пригороде Чикаго, попадаешь в какой-то особый мир, созданный творческой фантазией хозяйки. Необычно расписанные стены и мебель в каждой комнате, забавные картины и керамические фигурки на полу и на полках. На стульях сидят огромные, почти в человеческий рост куклы, одетые в оригинальнейшие разноцветные наряды. На стенах – множество фигурок, предметов прикладного искусства, рисунков... И во всем этом – ощущение яркой театральности, театральной образности, основанной на необычайном полете фантазии, на присущем театру шутовстве, на неожиданных перевоплощениях, красочном богатстве.
«В одной из компьютерных игр мне сообщили, что в предыдущей жизни я была мастером по зрелищным праздникам», – сразу же сказала мне Ирина, когда мы начали нашу беседу. Она продолжалась довольно долго... А потом захотелось подробно рассказать, как складывалась неповторимая творческая индивидуальность хозяйки этого дома.
А откуда все началось в этой жизни, сказать трудно. Родилась Ирина в Сибири, жила в номерном городе Томск-7, потом семья переехала в Москву, и вся сознательная жизнь девочки шла уже там, на Арбате. «Сколько я себя помню, всю жизнь рисовала», – призналась Ирина. Она любила московские старые переулки и дворы. Кстати, где-то близко жил и Булат Окуджава, песни которого стали позже такими близкими.
Ирина вспоминает, что еще в том маленьком городке у них во дворе был свой детский театр, где малыши что-то показывали сидящим на лавочках бабушкам и дедушкам. Показывать, представлять, танцевать, рисовать, рассказывать что-то – все это с ранних детских лет лет было естественным и необходимым для Ирины. Но она никогда не думала, что это может стать ее призванием, ее профессией: в школе любила литературу, хотела скорее стать актрисой, читала стихи, играла в школьном театре. В Москве везде участвовала в театральных кружках – в школе, в жэке, во Дворце пионеров на Ленинских горах... И продолжала все время рисовать. После школы впервые серьезно стал вопрос: что дальше – рисовать или играть на сцене? Ирина любила рисовать людей, но не любила одевать их в обычные одежды, во всякие оборочки, рюшечки, ей всегда нравилось что-то придумывать, искать различные ассоциации. Например, человек – дом, человек – шкаф или стул... Еще когда училась в общей школе, пошла параллельно в художественную. Потом поступила в училище прикладного искусства. Там тоже был свой театр. Ставили, например, «Муху-цокотуху», где Ирина была уже и режиссером, и художником, и актрисой. Потом она перешла в училище на Сретенке, более серьезное, с изучением академической живописи. Там было больше творческой свободы, было и театральное отделение. Но она поступила на отделение графики, потому что поняла, что по призванию она художник, а не актриса.
Во время учебы Ирина часто выполняла какие-то графические работы в творческом содружестве со своим однокурсником Дмитрием Казачеком. Их взгляды, манера, техника во многом совпадали. Его отец Рафаил Казачек был известным в Москве театральным художником и художником-оформителем многих массовых зрелищ, в том числе и Олимпийских игр 1980 года. Ирина тоже принимала участие в создании эскизов для оформления Олимпийских игр и Фестиваля молодежи и студентов. После окончания училища они с Димой не стали работать по распределению, а нанялись лифтерами. Сутки работали, а трое суток писали, лепили, рисовали, получая всего по 60 руб. в месяц. А потом по рекомендации Рафаила Казачека их вдвоем пригласил Марк Местечкин, главный режиссер Московского цирка на Цветном бульваре, пригласил как художников оформлять цирковой спектакль. Для Ирины это была первая профессиональная работа: надо было сделать декорации и костюмы. Ставился «Тартюф» Мольера, только представление – очень интересное в результате – состоялось не на театральной сцене, а на манеже цирка.
Среди ярких впечатлений Ирины в то время – знакомство с женой Александра Тышлера, посещение мастерской этого известного художника, знакомство с его работами, с его манерой, с его набросками, черновиками... Они с Димой продолжали писать и живопись, и графику, но нигде не выставлялись – не чувствовали особой потребности в этом. Вскоре опять позвонил Марк Местечкин и предложил именно Ирине пойти в цирк на работу художником. Она ответила, что работает вдвоем с Димой. Местечкин их принял. Поначалу все считали это причудой старого уже, но очень творческого и авантюрного человека. Первый их совместный спектакль понравился, они так и работали – Ирина на ставке художника, а Дима на ставке механика. Готовили оформление праздника, посвященного 100-летию цирка, были очень удачные находки. Ирина подчеркивает, что они полюбили именно театральный цирк, в котором много превращений, в котором своя особая жизнь. Они работали с режиссером Владимиром Крымко и с балетмейстером Натальей Маковской. Это было очень трудно – придать цирковому представлению характер театрального зрелища. Именно тогда в цирке появился кордебалет, в самом представлении возникла динамика в смене декораций, в развитии сюжета и музыкального оформления. Позже в этот цирк пришел Юрий Никулин, Ирина хорошо помнит все его потрясающие смешные импровизации. Кстати, уточняет она, традиция блестяще рассказывать анекдоты была подхвачена Никулиным от Марка Местечкина. Параллельно с работой в цирке Ирина с Дмитрием делали по разным заказам куклы, костюмы, различные оформительские работы, оформляли и постановки в других театрах. А затем в их личной жизни произошли перемены: они разошлись, хотя творчески продолжали работать вместе.
Когда известный театральный художник Левенталь обьявил набор в свою студию, Ирина пришла и показала ему свои работы. Они ему понравились, но ее не приняли после всяких собеседований: национальность была не та. А перед этим довольно часто ей приходилось сталкиваться с различными ограничениями и унижениями именно по этому поводу. Случай со студией Левенталя был, пожалуй, последней каплей. И было принято твердое решение: уехать в Америку. Уезжать было очень трудно. Решение было принято в 1985 году, но уехать Ирине удалось только в начале 1987-го. Она не сразу попала в Америку. Была Швеция, Италия, Австрия, только потом Америка. В Италии она была одной из первых отказниц: не давали визу в Америку. Было неприятно, зато удалось поездить по Италии и посмотреть Венецию, Рим, Флоренцию, Падую, Верону...
И вот – Америка, Чикаго. Первая работа – в компании, которая делает декорации для больших праздников. Портфолио у Ирины было сравнительно небольшое: что можно было привезти тогда с собой из России? Несколько графических работ и керамических скульптур. Параллельно Ирина делала костюмированные куклы, придумывая им разные функции, позы, задачи, неожиданные решения. Потом сотрудничала с издательскими фирмами, пробовала издавать свой журнал, но это никакого дохода не давало. Работала в итальянской студии-галерее в даунтауне Чикаго, где брали заказы на роспись всего, начиная от стен и заканчивая мебелью, подушками, покрывалами и прочим. Приходилось делать офорты, литографии, паспарту к ним... Придумывала и разрисовывала человеческие фигуры, которые ставят для украшения в окнах в некоторых домах. Расписывала стены в одном из ресторанов. Потом попала в дом очень богатого коллекционера картин известных художников, который пригласил ее тоже расписывать стены. Вскоре появилась своя клиентура, какие-то персональные заказы. Приходилось расписывать и детские комнаты, и залы ресторанов, и офисы бизнесов... И всегда, как признается Ирина, она старалась это делать как бы играя, воображая, что это ее собственный театр. Рисовала Ирина и разнообразные открытки, ее рекомендовали в компанию, которая их выпускает. Сейчас ее основная работа – роспись стен, она сама принимает заказы, работает на себя. Но любит во всей этой работе скорее театральную сторону, чем бытовую и функциональную. В свободное время по-прежнему рисует, собирается купить керамическую печку и снова вернуться к изготовлению керамики.
После подробного рассказа Ирины о ее предыдущей жизни и творчестве я уже мог, наконец, задать вопросы и о ее сотрудничестве с театром «Атриум».
- Расскажите, пожалуйста, как все начиналось, как вы пришли в этот театр?
- Сегодня я бесконечно рада, что все так случилось. Вячеслав Каганович вышел на меня, если можно так сказать, через Рафаила Казачека. Когда Каганович собрал группу актеров и решил поставить «Феномены» Григория Горина, он попросил меня помочь оформить этот спектакль. Я, конечно же, с радостью согласилась. Следующим спектаклем была «Ловушка» Робера Тома, я старалась и там что-то интересное придумать. Но лучшие мои работы как художника были связаны с режиссурой Андрея Тупикова.
- Но у вас ведь уже было свое видение, свое представление о том, каков должен быть настоящий театр?
- Я люблю в театре движение, внутреннюю динамику. Отсюда и своеобразная действенность декораций в моем представлении, не просто фон, а действенность. Это может быть черный фон и один стул на сцене, но это должно работать и развиваться. Мне близка режиссура превращения, режиссура развития, режиссура импровизации, неожиданность. Это может быть графичность. Все зависит от того, насколько действенно режиссерское решение. И актеры мне нравятся не одноплановые, а умеющие перевоплощаться, превращаться зачастую в противоположные образы. Театр может быть графичен. В нем могут совмещаться и большие маски, и маленькие куклы, и сам человек. В нем может присутствовать и историческая достоверность. Все зависит от той игры, которую затевают режиссер, художник, хореограф, музыкальный руководитель...
- Вам была близка постановочная манера Андрея Тупикова?
- Да, я сразу же почувствовала творческую близость с ним по воображению, по его глубине, многогранности, по его видению и пониманию театра. С какой-то особой радостью мы работали над спектаклем «Поминальная молитва» по Шолом-Алейхему. Я очень люблю этого писателя и его образы; еще в России я делала серию скульптурок на еврейские темы по мотивам «Блуждающих звезд». Решение пришло такое: мне хотелось, чтобы это был легкий, условный, немного карандашный язык, близкий к импровизациям Шагала. Когда занавес открывается, перед зрителем – стена, деревянный забор. Это может быть стена плача, это может быть та граница, которой евреев все время по-разному оттесняли от жизни. И дерево, которое смотрится и как семисвечник, и как дерево жизни. Актеры выходили через корни этого дерева, потому что жизнь их персонажей началась гораздо раньше, чем то действие, которое происходило на сцене. Мы делали декорации сами, своими руками, с Володей Шнейдерманом у него в гараже. Когда забор поворачивался, открывался внутренний круг, и перед нами – жизнь местечка, где и церковь, и синагога, и полупрозрачные дома с огоньками жизни. Лошади, телеги, – все было очень условно. Свадебная фата становилась скатертью... Все это – наше совместное творчество с Андреем Тупиковым, за что я ему очень благодарна.
- Следующий спектакль – «Женитьба» по Гоголю – был решен уже по-другому, не так ли?
- Вы знаете, Гоголь – очень театральный писатель. Андрей Тупиков привез очень интересное видение этой комедии, где в центре – кровать, а над кроватью висели забавные символические лица. Может быть, это наши сны, может быть – переживания, отголоски авторских фантасмагорий. Режиссер при работе над этим спектаклем был очень требователен к слову, он особенно следил, чтобы актеры ничего не пропускали и не говорили от себя. Костюмы мы тоже шили здесь, что-то подбирали даже в комиссионных магазинах. Сначала я придумывала образное решение костюма, потом мы встречались со швеей и думали, как и что делать. Что-то приходилось собирать на ходу, с миру по нитке...
Когда мы через некоторое время работали над совершенно иным по стилистике
спектаклем «Номер 13 или безумная ночь» по Рэю Куни, Андрей Тупиков опять нашел свой ключ к его решению: битлзы, старая Англия, гротескная комичность всей ситуации... И у меня возник сценический символ-образ: английский диван, который является как бы стенами комнаты – номера гостиницы. Над этим символом висели старые фотографии – королева Англии, Вестминстер и другие виды.
- Но после «Женитьбы» театр «Атриум» выпустил совершенно необычный спектакль «Посвящается вам», выпустил без режиссера.
- Мы все в театре работали над этим спектаклем с огромным увлечением, вместе активно обсуждали, какую сценическую форму должен иметь этот концерт-фантазия. Я хотела, чтобы в оформлении спектакля был мотив старых улочек. Ведь Булат Окуджава – это как бы часть моей московской жизни. Я еще там делала наброски, рисуя старые переулки. Графические зарисовки с городскими пейзажами – как страницы из книги. Скамейка, детский мячик, лежащий под ней. Силуэт Пушкина, красный флажок, часы, под которыми назначались свидания, цветущая яблоня, детский велосипед... Стопка книг, роза в бутылке, гитара. Я хотела, чтобы именно все это присутствовало в этом спектакле. И сам Булат Шалвович Окуджава как бы здесь – на переднем плане стул, на спинке которого висит его пиджак. Должно возникнуть ощущение, будто он здесь, с нами. Может быть, он только что вышел, может, читал книгу, а может, только что у него родилось вот это стихотворение... Мне кажется, что спектакль «Посвящается вам» – душа нашего театра. В нем и искренняя непосредственность, и какой-то особый жанр, особое состояние. Я смотрю его и отключаюсь – я живу в нем.
- Несколько слов о вашей последней работе в «Атриуме.
- Последний наш спектакль – «Ужин дураков» по Франсису Веберу, ставил его московский режиссер Артур Офенгейм. Я видела в пьесе французскую искрометность, парадоксальную невероятность, игру слов... Поначалу я предложила решение декораций весьма условное и символическое. Но режиссер был более реалистичен, он хотел, чтобы на сцене у нас была как бы комната-павильон с подробнейшими деталями. Мы пробовали найти что-то среднее. В постоянно стоящей на сцене раме есть какая-то образность, свой знак. Рама как бы присутствует во всем, все соединяя. Это подхвачено и оформлением всего задника сцены, и определенным ритмом мебели в этой комнате. И я рада, что спектакль получился очень интересным: в нем нашим актерам удалось показать свои лучшие исполнительские качества.
А вообще я должна сказать, что постепенно этот театр стал моим. Раньше я помогала просто по дружбе. Очень любила бывать на репетициях, но сидела там немножечко как гость. А теперь театр «Атриум» стал уже частью меня, частью моей творческой жизни. И я с нетерпением жду новой работы, которая предстоит в августе с интереснейшим и оригинальнейшим режиссером Валерием Беляковичем.
- Спасибо, Ирина, за беседу. Желаю вам дальнейших успехов в вашем многогранном творчестве! И до встреч на новых спектаклях театра «Атриум»!
Мы уже привыкли к тому, что спектакли театра «Атриум» стали обычным явлением в жизни нашей общины. С каждым показом они вызывают интерес у все новых и новых зрителей. И, как нам кажется, одна из составляющих их несомненного успеха – это оригинальное художественное оформление, автором которого является талантливая художница Ирина Ратнер.
Когда входишь в дом, где она живет в северном пригороде Чикаго, попадаешь в какой-то особый мир, созданный творческой фантазией хозяйки. Необычно расписанные стены и мебель в каждой комнате, забавные картины и керамические фигурки на полу и на полках. На стульях сидят огромные, почти в человеческий рост куклы, одетые в оригинальнейшие разноцветные наряды. На стенах – множество фигурок, предметов прикладного искусства, рисунков... И во всем этом – ощущение яркой театральности, театральной образности, основанной на необычайном полете фантазии, на присущем театру шутовстве, на неожиданных перевоплощениях, красочном богатстве.
«В одной из компьютерных игр мне сообщили, что в предыдущей жизни я была мастером по зрелищным праздникам», – сразу же сказала мне Ирина, когда мы начали нашу беседу. Она продолжалась довольно долго... А потом захотелось подробно рассказать, как складывалась неповторимая творческая индивидуальность хозяйки этого дома.
А откуда все началось в этой жизни, сказать трудно. Родилась Ирина в Сибири, жила в номерном городе Томск-7, потом семья переехала в Москву, и вся сознательная жизнь девочки шла уже там, на Арбате. «Сколько я себя помню, всю жизнь рисовала», – призналась Ирина. Она любила московские старые переулки и дворы. Кстати, где-то близко жил и Булат Окуджава, песни которого стали позже такими близкими.
Ирина вспоминает, что еще в том маленьком городке у них во дворе был свой детский театр, где малыши что-то показывали сидящим на лавочках бабушкам и дедушкам. Показывать, представлять, танцевать, рисовать, рассказывать что-то – все это с ранних детских лет лет было естественным и необходимым для Ирины. Но она никогда не думала, что это может стать ее призванием, ее профессией: в школе любила литературу, хотела скорее стать актрисой, читала стихи, играла в школьном театре. В Москве везде участвовала в театральных кружках – в школе, в жэке, во Дворце пионеров на Ленинских горах... И продолжала все время рисовать. После школы впервые серьезно стал вопрос: что дальше – рисовать или играть на сцене? Ирина любила рисовать людей, но не любила одевать их в обычные одежды, во всякие оборочки, рюшечки, ей всегда нравилось что-то придумывать, искать различные ассоциации. Например, человек – дом, человек – шкаф или стул... Еще когда училась в общей школе, пошла параллельно в художественную. Потом поступила в училище прикладного искусства. Там тоже был свой театр. Ставили, например, «Муху-цокотуху», где Ирина была уже и режиссером, и художником, и актрисой. Потом она перешла в училище на Сретенке, более серьезное, с изучением академической живописи. Там было больше творческой свободы, было и театральное отделение. Но она поступила на отделение графики, потому что поняла, что по призванию она художник, а не актриса.
Во время учебы Ирина часто выполняла какие-то графические работы в творческом содружестве со своим однокурсником Дмитрием Казачеком. Их взгляды, манера, техника во многом совпадали. Его отец Рафаил Казачек был известным в Москве театральным художником и художником-оформителем многих массовых зрелищ, в том числе и Олимпийских игр 1980 года. Ирина тоже принимала участие в создании эскизов для оформления Олимпийских игр и Фестиваля молодежи и студентов. После окончания училища они с Димой не стали работать по распределению, а нанялись лифтерами. Сутки работали, а трое суток писали, лепили, рисовали, получая всего по 60 руб. в месяц. А потом по рекомендации Рафаила Казачека их вдвоем пригласил Марк Местечкин, главный режиссер Московского цирка на Цветном бульваре, пригласил как художников оформлять цирковой спектакль. Для Ирины это была первая профессиональная работа: надо было сделать декорации и костюмы. Ставился «Тартюф» Мольера, только представление – очень интересное в результате – состоялось не на театральной сцене, а на манеже цирка.
Среди ярких впечатлений Ирины в то время – знакомство с женой Александра Тышлера, посещение мастерской этого известного художника, знакомство с его работами, с его манерой, с его набросками, черновиками... Они с Димой продолжали писать и живопись, и графику, но нигде не выставлялись – не чувствовали особой потребности в этом. Вскоре опять позвонил Марк Местечкин и предложил именно Ирине пойти в цирк на работу художником. Она ответила, что работает вдвоем с Димой. Местечкин их принял. Поначалу все считали это причудой старого уже, но очень творческого и авантюрного человека. Первый их совместный спектакль понравился, они так и работали – Ирина на ставке художника, а Дима на ставке механика. Готовили оформление праздника, посвященного 100-летию цирка, были очень удачные находки. Ирина подчеркивает, что они полюбили именно театральный цирк, в котором много превращений, в котором своя особая жизнь. Они работали с режиссером Владимиром Крымко и с балетмейстером Натальей Маковской. Это было очень трудно – придать цирковому представлению характер театрального зрелища. Именно тогда в цирке появился кордебалет, в самом представлении возникла динамика в смене декораций, в развитии сюжета и музыкального оформления. Позже в этот цирк пришел Юрий Никулин, Ирина хорошо помнит все его потрясающие смешные импровизации. Кстати, уточняет она, традиция блестяще рассказывать анекдоты была подхвачена Никулиным от Марка Местечкина. Параллельно с работой в цирке Ирина с Дмитрием делали по разным заказам куклы, костюмы, различные оформительские работы, оформляли и постановки в других театрах. А затем в их личной жизни произошли перемены: они разошлись, хотя творчески продолжали работать вместе.
Когда известный театральный художник Левенталь обьявил набор в свою студию, Ирина пришла и показала ему свои работы. Они ему понравились, но ее не приняли после всяких собеседований: национальность была не та. А перед этим довольно часто ей приходилось сталкиваться с различными ограничениями и унижениями именно по этому поводу. Случай со студией Левенталя был, пожалуй, последней каплей. И было принято твердое решение: уехать в Америку. Уезжать было очень трудно. Решение было принято в 1985 году, но уехать Ирине удалось только в начале 1987-го. Она не сразу попала в Америку. Была Швеция, Италия, Австрия, только потом Америка. В Италии она была одной из первых отказниц: не давали визу в Америку. Было неприятно, зато удалось поездить по Италии и посмотреть Венецию, Рим, Флоренцию, Падую, Верону...
И вот – Америка, Чикаго. Первая работа – в компании, которая делает декорации для больших праздников. Портфолио у Ирины было сравнительно небольшое: что можно было привезти тогда с собой из России? Несколько графических работ и керамических скульптур. Параллельно Ирина делала костюмированные куклы, придумывая им разные функции, позы, задачи, неожиданные решения. Потом сотрудничала с издательскими фирмами, пробовала издавать свой журнал, но это никакого дохода не давало. Работала в итальянской студии-галерее в даунтауне Чикаго, где брали заказы на роспись всего, начиная от стен и заканчивая мебелью, подушками, покрывалами и прочим. Приходилось делать офорты, литографии, паспарту к ним... Придумывала и разрисовывала человеческие фигуры, которые ставят для украшения в окнах в некоторых домах. Расписывала стены в одном из ресторанов. Потом попала в дом очень богатого коллекционера картин известных художников, который пригласил ее тоже расписывать стены. Вскоре появилась своя клиентура, какие-то персональные заказы. Приходилось расписывать и детские комнаты, и залы ресторанов, и офисы бизнесов... И всегда, как признается Ирина, она старалась это делать как бы играя, воображая, что это ее собственный театр. Рисовала Ирина и разнообразные открытки, ее рекомендовали в компанию, которая их выпускает. Сейчас ее основная работа – роспись стен, она сама принимает заказы, работает на себя. Но любит во всей этой работе скорее театральную сторону, чем бытовую и функциональную. В свободное время по-прежнему рисует, собирается купить керамическую печку и снова вернуться к изготовлению керамики.
После подробного рассказа Ирины о ее предыдущей жизни и творчестве я уже мог, наконец, задать вопросы и о ее сотрудничестве с театром «Атриум».
- Расскажите, пожалуйста, как все начиналось, как вы пришли в этот театр?
- Сегодня я бесконечно рада, что все так случилось. Вячеслав Каганович вышел на меня, если можно так сказать, через Рафаила Казачека. Когда Каганович собрал группу актеров и решил поставить «Феномены» Григория Горина, он попросил меня помочь оформить этот спектакль. Я, конечно же, с радостью согласилась. Следующим спектаклем была «Ловушка» Робера Тома, я старалась и там что-то интересное придумать. Но лучшие мои работы как художника были связаны с режиссурой Андрея Тупикова.
- Но у вас ведь уже было свое видение, свое представление о том, каков должен быть настоящий театр?
- Я люблю в театре движение, внутреннюю динамику. Отсюда и своеобразная действенность декораций в моем представлении, не просто фон, а действенность. Это может быть черный фон и один стул на сцене, но это должно работать и развиваться. Мне близка режиссура превращения, режиссура развития, режиссура импровизации, неожиданность. Это может быть графичность. Все зависит от того, насколько действенно режиссерское решение. И актеры мне нравятся не одноплановые, а умеющие перевоплощаться, превращаться зачастую в противоположные образы. Театр может быть графичен. В нем могут совмещаться и большие маски, и маленькие куклы, и сам человек. В нем может присутствовать и историческая достоверность. Все зависит от той игры, которую затевают режиссер, художник, хореограф, музыкальный руководитель...
- Вам была близка постановочная манера Андрея Тупикова?
- Да, я сразу же почувствовала творческую близость с ним по воображению, по его глубине, многогранности, по его видению и пониманию театра. С какой-то особой радостью мы работали над спектаклем «Поминальная молитва» по Шолом-Алейхему. Я очень люблю этого писателя и его образы; еще в России я делала серию скульптурок на еврейские темы по мотивам «Блуждающих звезд». Решение пришло такое: мне хотелось, чтобы это был легкий, условный, немного карандашный язык, близкий к импровизациям Шагала. Когда занавес открывается, перед зрителем – стена, деревянный забор. Это может быть стена плача, это может быть та граница, которой евреев все время по-разному оттесняли от жизни. И дерево, которое смотрится и как семисвечник, и как дерево жизни. Актеры выходили через корни этого дерева, потому что жизнь их персонажей началась гораздо раньше, чем то действие, которое происходило на сцене. Мы делали декорации сами, своими руками, с Володей Шнейдерманом у него в гараже. Когда забор поворачивался, открывался внутренний круг, и перед нами – жизнь местечка, где и церковь, и синагога, и полупрозрачные дома с огоньками жизни. Лошади, телеги, – все было очень условно. Свадебная фата становилась скатертью... Все это – наше совместное творчество с Андреем Тупиковым, за что я ему очень благодарна.
- Следующий спектакль – «Женитьба» по Гоголю – был решен уже по-другому, не так ли?
- Вы знаете, Гоголь – очень театральный писатель. Андрей Тупиков привез очень интересное видение этой комедии, где в центре – кровать, а над кроватью висели забавные символические лица. Может быть, это наши сны, может быть – переживания, отголоски авторских фантасмагорий. Режиссер при работе над этим спектаклем был очень требователен к слову, он особенно следил, чтобы актеры ничего не пропускали и не говорили от себя. Костюмы мы тоже шили здесь, что-то подбирали даже в комиссионных магазинах. Сначала я придумывала образное решение костюма, потом мы встречались со швеей и думали, как и что делать. Что-то приходилось собирать на ходу, с миру по нитке...
Когда мы через некоторое время работали над совершенно иным по стилистике
спектаклем «Номер 13 или безумная ночь» по Рэю Куни, Андрей Тупиков опять нашел свой ключ к его решению: битлзы, старая Англия, гротескная комичность всей ситуации... И у меня возник сценический символ-образ: английский диван, который является как бы стенами комнаты – номера гостиницы. Над этим символом висели старые фотографии – королева Англии, Вестминстер и другие виды.
- Но после «Женитьбы» театр «Атриум» выпустил совершенно необычный спектакль «Посвящается вам», выпустил без режиссера.
- Мы все в театре работали над этим спектаклем с огромным увлечением, вместе активно обсуждали, какую сценическую форму должен иметь этот концерт-фантазия. Я хотела, чтобы в оформлении спектакля был мотив старых улочек. Ведь Булат Окуджава – это как бы часть моей московской жизни. Я еще там делала наброски, рисуя старые переулки. Графические зарисовки с городскими пейзажами – как страницы из книги. Скамейка, детский мячик, лежащий под ней. Силуэт Пушкина, красный флажок, часы, под которыми назначались свидания, цветущая яблоня, детский велосипед... Стопка книг, роза в бутылке, гитара. Я хотела, чтобы именно все это присутствовало в этом спектакле. И сам Булат Шалвович Окуджава как бы здесь – на переднем плане стул, на спинке которого висит его пиджак. Должно возникнуть ощущение, будто он здесь, с нами. Может быть, он только что вышел, может, читал книгу, а может, только что у него родилось вот это стихотворение... Мне кажется, что спектакль «Посвящается вам» – душа нашего театра. В нем и искренняя непосредственность, и какой-то особый жанр, особое состояние. Я смотрю его и отключаюсь – я живу в нем.
- Несколько слов о вашей последней работе в «Атриуме.
- Последний наш спектакль – «Ужин дураков» по Франсису Веберу, ставил его московский режиссер Артур Офенгейм. Я видела в пьесе французскую искрометность, парадоксальную невероятность, игру слов... Поначалу я предложила решение декораций весьма условное и символическое. Но режиссер был более реалистичен, он хотел, чтобы на сцене у нас была как бы комната-павильон с подробнейшими деталями. Мы пробовали найти что-то среднее. В постоянно стоящей на сцене раме есть какая-то образность, свой знак. Рама как бы присутствует во всем, все соединяя. Это подхвачено и оформлением всего задника сцены, и определенным ритмом мебели в этой комнате. И я рада, что спектакль получился очень интересным: в нем нашим актерам удалось показать свои лучшие исполнительские качества.
А вообще я должна сказать, что постепенно этот театр стал моим. Раньше я помогала просто по дружбе. Очень любила бывать на репетициях, но сидела там немножечко как гость. А теперь театр «Атриум» стал уже частью меня, частью моей творческой жизни. И я с нетерпением жду новой работы, которая предстоит в августе с интереснейшим и оригинальнейшим режиссером Валерием Беляковичем.
- Спасибо, Ирина, за беседу. Желаю вам дальнейших успехов в вашем многогранном творчестве! И до встреч на новых спектаклях театра «Атриум»!
Подписаться на:
Сообщения (Atom)